Елизавета Дворецкая - Ночь богов, кн. 2 - Тропы незримых

Он развел руки, словно приглашая хазарина в объятия. И хотя тот на самом деле обниматься не полез, народ радостно закричал, и рассказанное, таким образом, утвердилось в правах истины.

Замила утирала слезы радости и так сияла, будто сама верила, – впрочем, отчего же ей было не поверить, если своей настоящей семьи она почти не помнила? И то, что она из хвалиски превратилась в хазарку, ее ничуть не смущало.

На полях продолжалась жатвенная суета – на одном участке, где начинали раньше, волнуемые ветром нивы сменялись частыми копенками, а песни жниц, согнутые спины и белые платочки перемещались на другие, где жито зрело позднее. Более многочисленные роды, быстрее справившиеся с делом, уже выходили помогать соседям и родичам, кому не хватало рабочих рук.

Наступил месяц густарь. Волхву Росоману, одетую в красное платье невесты и покрытую белым покрывалом, все женщины и девушки Ратиславля с плачем проводили в святилище Велеса. Теперь она, в нарочно устроенном подземном покое, будет жить до весны, пока не оттает земля и богиня Лада не освободится из подземелья. Молигнева рыдала и причитала, как по мертвой, как причитает мать по дочери, выходящей замуж и умирающей для прежнего рода. С этих пор и пока Лада не вернется, ее мать, Макошь, носит белый повой в знак своей скорби.

Лютава, провожая Росоману в долгое зимнее заключение, плакала неподдельно, без помощи сырого лука, к которому обычно прибегают, если для обряда нужны слезы, а заплакать по-настоящему не получается. Под белым покрывалом лица молодой волхвы было не видно, и Лютава видела в ней свою мать, Семиладу, которую вот так же провожали в подземелье каждый год, сколько она помнила. И шесть лет назад, после ее, Лютавы, посвящения, Семилада вот так же ушла в Велесово святилище и не вернулась. Она исчезла зимой, в новогодье, исчезла из подземного покоя, и Велесовы волхвы, обязанные служить ей в это время, клялись всеми богами, что не знают, как и куда она подевалась. Богиню Ладу угренского племени и в самом деле забрал к себе Велес – иного объяснения никто не мог предложить.

Но все эти дела не заставляли Лютомера хоть на миг забыть о Галице. Страж Пограничья не имел права сойти со следа, пока враг не настигнут. С того самого утра, когда Плакун привез ему пояс с отравленной иглой, Замилина чародейка исчезла, как сквозь землю провалилась. Она не показывалась в Ратиславле, и даже Замила не знала, куда делась ее верная помощница. Ее отсутствие сильно тревожило Лютомера и Лютаву. Духа-помощника не для того семь лет кормят кровью жертв, чтобы сидеть потом сложа руки. И если Галица исчезла с глаз, не побоявшись перед этим обнаружить свои новые силы, значит, для нее пришло время действовать.

Нигде в округе обычными средствами разыскать ее не удалось. Лютомер рассылал бойников и ездил сам на несколько дней вверх и вниз по Угре, по всем ручьям и речкам, по всей волости. Галицы или какой-то другой непонятной женщины (она ведь могла изменить внешность) нигде не было, и никто не видел, чтобы она хотя бы проходила мимо. Значит, пришло время поискать ее иными средствами.

Вечером, уже в первых сумерках, Лютомер и Лютава вдвоем ушли с Волчьего острова. Путь их лежал прямо в лес – сначала тропинкой к реке, потом несколько верст вдоль берега Угры до поляны. Это была та самая Русалица, на которой Лютава когда-то впервые встретилась с берегиней Угрянкой. Чтобы поговорить с ней, Лютава старалась прийти на место их первой встречи – если обстоятельства не требовали, чтобы вызов духа происходил в присутствии множества людей.

Лютомер расположился на траве за деревьями – без большой надобности ему, мужчине, не следовал посещать место девичьих обрядов и встреч с берегинями.

Слегка постукивая в кудес, Лютава обошла поляну знакомым путем противосолонь, [6]настраиваясь на путешествие в Навный мир и прислушиваясь, нет ли каких перемен. Ничего особенного не замечалось – хотя во всем, в деревьях, травах и воде, ощущалось легкое беспокойство. Присутствие брата ей не мешало, но он и сам не хотел слишком навязчиво лезть на глаза чужим духам, пусть и дружественным.

Глядя, как его сестра медленно кружит по поляне, и настороженно прислушиваясь, чтобы не пропустить появление тех, кого она звала, Лютомер невольно вспоминал, как однажды, чуть больше двух лет назад, уже присутствовал при этом. Купальской ночью, когда над Угрой горели костры, воздух оглашался песнями и криками, воплями, смехом, плеском воды, когда носилась по широкой поляне ошалелая молодежь в мокрых рубахах и с растрепанными венками на головах, он – такой же ошалелый, такой же взмокший, тяжело дышащий – лежал на траве и смотрел, как Лютава покачивается, постукивая в кудес. Белая рубаха с широкими длинными рукавами, такая же промокшая, липла к телу, отчего все его очертания особенно бросались в глаза, растрепавшиеся волосы занавесили ей лицо не хуже личины, которую волхвы используют, чтобы отгородиться от Явного мира во время разговора с Навным… Особых ухищрений детям Семилады тогда не требовалось – в Купальскую ночь грань между Явным миром и Навным становится такой тонкой, что ее может преодолеть почти любой. И особенно – они двое, ибо вся их сила стремилась к наиболее полному слиянию с божествами. В человеческом мире на этом лежал запрет, но их боги слышали их и шли им навстречу. Лютомер и Лютава оба находились там и здесь одновременно, причем не теряя связи друг с другом.