Александр Зорич - Конан и Смерть

Контраргументов у Зигфрида не сыскалось. И правда, как разжиться гарантиями в таком щепетильном деле?

«Откуда-откуда»…

От Фафнира. Но Фафнир-то, если вдуматься, был лицом заинтересованным!

– Вот подумай, надутый лягушонок, кому были выгодны такие басни? Людям или Фафниру? Если Фафнир должен был выступать в битве последних дней против светлых богов, зачем твои родичи его оберегали?

– Чтобы сохранить симметрию. Фафнир был бы сражен рукой Бальдра, сына Одина. Но теперь Бальдр найдет другого врага. Воинство Одина получило перевес и кто-то в нем может выжить. А без полной гибели богов не будет обновления, – отчеканил Зигфрид.

– По-моему, все проще. Думаю, твои родичи – просто гебры , неверные. А Фафнир был ба-альшим хитрецом. Что, впрочем, не уберегло его от моей доблести. Так радуйся же – в моем лице ты встретил героя, в котором сочетаются сила и благомыслие. Радуйся, что я сократил войско Тьмы на одного дракона! О, дай мне только выйти отсюда, и я отведу тебя к настоящим магам! Не к каким-нибудь там горным ведьмакам, годным разве что лошадей от колик лечить! А к полноценным, мудрым людям. Фафнировы лжеучения забудь. Они тебе больше не понадобятся.

В тот час Зигфрид впервые посмотрел на ситуацию чужими глазами и впал в нерешительность, Можно сказать, лишился интеллектуальной девственности. А вдруг Киммериец прав?

На четвертый день речь зашла о силах, движущих мирозданием. Киммериец трещал без умолку.

Зигфрид понимал немногое. Увлекшись, Конан часто сбивался на язык небеснорожденных драконов. В пещере то и дело раздавались необъяснимые звуки. Не то лопались исполинские грибы-дождевики, не то ухал тысячеголосый совиный сброд.

Ни дождевики, ни совы не казались Зигфриду удовлетворительным оправданием для такой загробной какофонии, но зато эти домашние, уютные образы его успокаивали.

Поскольку язык небеснорожденных драконов насыщен магическими созвучиями вдесятеро от языка Адама и Евы, кругом творилось черт знает что.

Стрельнули ростками, зацвели и увяли, не завязав ягод, останки сухого ежевичника, который Зигфрид почти под корень извел на растопку костров.

Трава на поляне росла скорее отдельными пучками, нежели хрестоматийным «сплошным ковром». И вот некоторые из этих пучков одним махом скрутились в тугие колтуны, дико вывернулись и вросли в землю верхушками – да так, что шевелящиеся корни оказались наверху.

Зигфрид убрался подальше – не хватало еще, попав под волну магических вибраций, обнаружить себя закрученным в бараний рог и воткнутым в землю, как морковка.

Но Конан уже сменил регистр стихий. Несколько каменных зубьев пробились сквозь траву на два локтя. Потом втянулись обратно, оставив после себя круговые выбросы коричневого глинозема.

Варвар даже не фонтанировал – он извергался, как молоденький исландский вулкан. Его речь уже далеко ушла по пути превращения в Слово: созидательное, разрушительное, непознаваемое в своих целях, как искусство ради искусства.

К счастью для Зигфрида, да и для всего Гнитайхеда, воля Конана, способная придать Слову целенаправленность и, следовательно, настоящую силу, в этом макабре участия не принимала. А тело Конана – неустранимая переменная всех уравнений с участием человеческого существа и действительности, данной ему Богом в ощущениях – тело хотело лишь вырваться прочь из просмоленного тьмой, запечатанного железом драконьего склепа.

С двери начала осыпаться ржавая пыль. Зигфрид поначалу не придал этому значения. Но когда толстый ломоть воздуха перед входом стал непроницаемо рыжим, королевич струхнул. Потому что такого количества ржавчины на двери, конечно же, быть не могло.

А когда ржавый туман поредел и Зигфрид снова увидел железную плиту, Конан уже замолчал.

Но это не удивило королевича. Он был поглощен изучением поверхности плиты.

Моментальное впечатление – будто смотришь сверху на отлитые из железа холмы и горы Гнитайхеда. Затем Зигфрид пригляделся и понял, что очертания новоявленного барельефа не сообразны ни Гнитайхеду, ни какому-либо другому ландшафту. Таких «гор» и «холмов» в принципе не бывает.

На поляне стало совсем-совсем тихо. Королевич повременил еще немного, опасаясь рецидивов магического монолога Конана.

Но он уже догадывался, что рецидивов не случится. Зигфрид подошел к двери и остановился в пяти шагах.

Постоял. Подошел еще на четыре шага. Понял, что ближе подходить не стоило. Вернулся обратно.