Елена Хаецкая - Жизнь и смерть Арнаута Каталана

Но поскольку капитул упорно не желал видеть в требованиях Каталана каких-либо милостей и послаблений и находил их безрассудными и чрезмерными, то беседа оборвалась сама собой, причем на весьма визгливой ноте. Отец инквизитор велел арестовать по крайней мере живых – список прилагается – и выделить инквизиции еще десять человек копейщиков. А затем, не прощаясь, повернулся и зашагал к выходу. Заседавшие в Капитолии с бессильной ненавистью глядели, как болтается на спине Каталана опущенный капюшон.

Ушел.

Уф! Легче дышать стало. Взяли список, перечитали, передавая из рук в руки. Волнуясь, заговорили. Было, о чем беспокоиться.

На следующий день Каталан действительно получил от капитула десять копейщиков и невозмутимо привел их к присяге. И сказал им Каталан словами Писания:

– "Смотрите – не ужасайтесь".

В наказание за грехи наши, не иначе, послал Господь такую жару! Кладбище оцеплено, сверкание копейных наконечников ест глаза, пыль забивает рот, браниться мешает. А бранить охота все подряд: и неугомонных попов, затеявших эту нелепицу – кости мертвых тревожить, и еретиков – сдалось им не в того Христа веровать, в какого надобно, а в какого-то другого. Но особенно мечталось обругать оглоблю эту мрачную, Каталана, который не дает честным людям пересидеть самое палящее время суток в тени и прохладе.

Били заступами в пересохшую землю, опрокидывали могильные камни, обнаруживая под иными целые города разных червяков и козявок и учиняя им, таким образом, подлинный червячий Армагеддон.

И летели в большой деревянный ящик куски сгнивших гробов и кости вперемешку с комьями земли и проклятиями. Будь проклятия булыжниками – никакая лошадь не смогла бы сдвинуть этот ящик с места!

Наконец наполнили ящик, тужась, подняли и потащили к воротам кладбища, туда, где терпеливо ждала лошадь, запряженная в телегу. К морде лошади привязан мешок, а в телеге сидят на вязанках заранее заготовленного хвороста возница и Каталан.

Поглядел Каталан, щурясь, на красных, потных, злых гробокопателей, молча спустился с телеги на землю. Два дюжих молодца забрались принимать ящик, трое снизу, надсаживаясь, подняли груз наверх.

Вот так поставили и тронулись в путь. Каталан пошел сбоку. Стража окружила его, заранее щетинясь копьями.

А Каталан не изверг вовсе был, что по такому пеклу людей работать заставил. Просто знал, что даже Тулуза по жаре раскиснет и бунтовать не захочет. Не живых ведь на смерть ведут – мертвых! А ради мертвых, да еще в палящий полдень, немногие в драку полезут.

Так оно и вышло. Молчала Тулуза. И зрителей на зрелище не нашлось.

Топала стража, скрипели колеса, стучали копыта. Возница, обливаясь холодным потом, все слушал и слушал, как за спиной у него тихонько переговариваются в ящике мертвые кости. Только слов разобрать не сумел.

На въезде в улицу, проложенную на месте старицы Гаронны, ожидал городской герольд и с ним два барабанщика, почти утонувшие в своих огромных барабанах. Все трое от пота лоснятся; красные с золотыми тулузскими крестами одежды – в темных потеках.

Возница натянул вожжи. И шествие двинулось дальше медленно, под мерный гром барабанов. Каждые двадцать-тридцать шагов останавливались. Барабаны замолкали, а герольд возглашал зычным голосом:

– Oui aytal fayra – aytal payra! 1

Затем, после мгновенной оглушительной паузы возобновлялся барабанный бой, и процессия двигалась дальше.

Так прошли они городскими улицами, миновали Капитолий, возле которого нарочно останавливались три раза, обогнули приход Сен-Сернен, где жители питали особенную ненависть к франкам, и завершили круг, вернувшись к Саленским воротам.

За городской чертой вытащили из телеги ящик и обложили его хворостом. Каталан встал на колени и громко воззвал к Господу, прося судить не по справедливости, но по бесконечному милосердию Своему, после чего замолчал и закрыл глаза.

И подожгли хворост, и исчезли в огне бренные останки еретиков, а Каталан все не открывал глаз. И никто не осмеливался его тревожить, ибо столь глубоко погрузился он в молитву, что как бы отсутствовал на земле.

Но когда догорел костер и от ящика с костями осталась лишь гора горячей золы, вдруг вскочил Каталан на ноги и метнулся к телеге. С торжествующим смешком подобрал он там последнюю вязанку хвороста, самую жидкую и маленькую, которую почему-то не бросили в костер, после чего стремительно побежал обратно к пепелищу.