Елена Хаецкая - Жизнь и смерть Арнаута Каталана

– А ты? Ты, называющий себя братом Пейре, – признаешь ли ты себя исповедующим ложное вероучение?

– Нет! – резко сказал Пейре.

– И я нет, – отозвался Риго Лагет. – Я верую в Единого Доброго Господа, в спасение души, в наказание виновных, в обетование небесного блаженства для верных. Я веду праведную жизнь, как и все мои собратья, я не оскверняю рук моих ни чужой кровью, ни прикосновением к женщине. Я чист и не найдется ни одного человека, который видел бы меня запятнанным, ибо ни единого часа жизни моей я не провел в уединении без свидетелей.

Брат Пейре проговорил хмуро:

– Показной набожностью, сладкими обещаниями, постным видом и ловкими речами подобные тебе и улавливают доверчивые души! Не ты ли вымогал имущество у одной вдовы в Альби? Не ты ли настойчиво завлекал ее в общину, пытаясь запугать?

– Я пекся о сестре, – отвечал Лагет. – Какое тебе дело, поп, до сестры моей?

– Не ты ли совращал людей в ересь, разбивая семьи и уводя мужа от жены, как было проделано с семьей Бростайона?

– Разве не сказано у апостола: "Добро человеку жены не касатися"? – тут же ответил Лагет.

– Не властью ли врага человеческого заколдовал ты хлеб, когда раздавал его на трапезе в доме Коньоста?

– Во время последней вечери знал Иисус, что среди сотрапезников Его – предатель, и опустивший с Ним руку в блюдо предаст Его. Разве не говорил Он ученикам Своим: "Ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою"? Наша братская трапеза создана по примеру апостольской, ибо мы отвергаем ваши пышные языческие богослужения.

– Довольно! – молвил Пейре. – Риго Лагет обвиняется в открытом исповедании еретического учения, в проповедании его, в совращении католиков, в отправлении нечестивых обрядов и в гласном союзе с дьяволом.

Лагет выслушал это не моргнув глазом и проговорил только:

– Да смилуется Господь над Тулузой, если она отдана во власть злобно лающих псов, а праведные изгнаны!

Это вызвало шум среди зрителей. Многие вскочили с мест и ринулись вперед, чтобы немедленно освободить арестованных. Стража преградила им дорогу, выставив копья и мало-помалу оттеснила взволнованных именитых граждан из дома инквизиции. На улице, запруженной народом от дома инквизиции до самого храма Богоматери Белоцерковной, они присоединились к толпе и немало подогрели ее рассказом о случившемся.

Иоанна осудили уже при пустом зале. Выслушав смертный приговор, оба "совершенных" обнялись и обменялись долгим поцелуем. Глядя на этих лобызающихся мужчин, одного как бы сияющего, другого завшивленного, в расчесанных язвах, Каталан вдруг ощутил дурноту.

Им связали руки и, угрожая толпе оружием, провели по улице до кафедрала Сен-Этьен, где размещались епископская резиденция и городская тюрьма – более надежная, чем инквизиционная.

Город шумел и волновался.

Каталан и Пейре следовали за осужденными, а со всех сторон их тесно окружала стража. Иоанн вопил, не переставая:

– Я добрый христианин! Смотрите, добрые люди! Смотри, Тулуза! Смотрите, как проклятые монахи мучают добрых христиан!

В монахов летели комья грязи и отбросы, а пожелания так и сыпались:

– На костер псов Доминика!

– Содрать с них кожу!

– Сжечь их осиное гнездо!

– Распять их!

– Разрезать их на куски!

Каталан крикнул брату Пейре:

– Сейчас полетят камни!

Брат Пейре широко и зло улыбнулся.

– Тогда умрем как святой Этьен!

Оба расхохотались, так что даже Иоанн на мгновение замолчал и поглядел на монахов как на сумасшедших.

Еле добравшись до собора Сен-Этьен и заточив пленников в надежную тюрьму, оба доминиканца остались в резиденции епископа, поскольку выходить на улицу сейчас представлялось опасным.

Прежний тулузский епископ Фалькон умер за несколько лет до этого и был похоронен в часовне аббатства Гран-Сельв, недалеко от Тулузы; новый носил то же имя, что и тулузский граф – Раймон, но не отличался ни силой характера своего предшественника, ни боевитостью своего тезки. Тем не менее он дал братьям проповедникам вполне здравый совет не приводить приговор над еретиками в исполнение, поскольку в таком городе, как Тулуза, это может привести к разрушительному бунту.

Таким образом лишь наутро после памятного заседания трибунала Пейре и Каталан вернулись в свой монастырь. Брат Пейре сразу засел писать отчет о происшедшем; Каталан же отправился в сад и там уселся возле колодезя, бездумно глядя на грядки, покрытые уже нежной зеленью всходов. А потом он как-то вдруг, сразу, увидел, что рядом с ним сидит еще один человек, и был этот человек Каталану знаком.