Вера Камша - Данник Небельринга

Армия должна быть готова до конца октября, – раздельно произнес Рудольф Ротбарт, – и она будет готова.

– Ваше высочество, – маршал фон Эрце выглядел озадаченным, – это… Это невозможно.

– Я знаю лишь две невозможные вещи, – ухмыльнулся Рудольф, – это конец света и моя женитьба. Послезавтра я навещу вас в лагере, и мы обсудим подробности, а теперь можете идти.

Старый вояка поклонился и вышел, принц-регент Миттельрайха бросил на зеленое сукно мелок и вскочил, едва не опрокинув массивный стул.

– Руди, – покачал головой граф фон Цигенгоф, среди друзей более известный как Цигенбок, – ты загонишь старика в гроб и не заметишь.

– Ты преувеличиваешь, – не согласился принц-регент, роясь в бюро. – Я всегда замечаю, когда загоняю кого-то в гроб. Более того, я делаю это обдуманно. Смерть фон Эрце мне никоим образом не нужна, так что наш добрый маршал переживет многих и многих.

– И кого именно? – Цигенбок зевнул и затряс головой. – Прости, не выспался.

– Я еще не уверен, – пожал плечами Рудольф, – но ты все узнаешь из первых рук. Как дальний родич и ближайший друг Людвига.

– Как близкий друг Людвига я бы с наслаждением свернул тебе шею, – сообщил Цигенбок. – Императору нет и шести, его мать годится только на то, чтобы сидеть в башне и шить шелками, Эрце стар, а у меня в башке – ветер. Если с тобой что-нибудь случится, Миттельрайху конец, а ты скачешь, как мартовский кот. Да-да, это я про твою новую пассию. Как бишь ее?

– А тебе-то зачем? – засмеялся Рудольф. – Главное, я ей доволен.

– Дочь суконщика. – Клаус Цигенгоф выпятил и без того мясистую губу. – Пойми меня правильно, я не против горожанок, если они мяконькие… Но за каким дьяволом ты таскаешься к ней через весь город?! Если тебе неможется, возьми девку к себе. Наскучит, выдашь замуж.

– Замуж я ее так и так выдам, – уведомил Рудольф, – к весне. Не тащить же бедняжку на войну, на юге наверняка найдется что-нибудь повкуснее.

– Ты мне зубы не заговаривай, – огрызнулся Цигенбок. – На носу – война, а принц-регент в одиночку навещает любовницу. Об этом даже вороны знают, чего уж говорить о лоасских шпионах. Один выстрел – и все.

– Не суди обо всех по себе. – Рудольф сунул под мышку пару свитков и захлопнул бюро. – Лоассцы отродясь не умели стрелять.

– Если тебя зарежут, тебе будет легче? – вопросил Цигенгоф. – Мне – нет!

Руди шмякнул бумаги на стол и смахнул с рукава прилипшую соринку:

– Жаль, ты не суеверен, иначе б знал, что я доживу до семидесяти семи лет, разобью всех врагов и отпущу на свободу самого дьявола.

– Ты его уже отпустил, – фыркнул Клаус, – вернее, распустил. Рыжий Дьявол, это ведь про тебя. Меня не слушаешь, Лемке спроси. Он тоже места себе не находит. Нет, как друг Людвига я просто обязан тебе сказать…

– Ты просто обязан мне сказать, – перебил Рудольф, – закончили чинить Банный мост или нет.

– Закончили, – буркнул Цигенбок, – я сегодня его проезжал. Слушай, давай я с тобой поеду. Надену маску и поеду, а то как бы чего не вышло. Готье Лоасский, чтоб от тебя избавиться, душу дьяволу продаст. На пару с Папой.

– Испугал лиса петухами, – хмыкнул его высочество. – Всем известно, что у Готье нет души, а дьявола я еще не отпускал.

– Руди…

– Успокойся, Цигенбок, ты сделал все, что мог. Если меня убьют, твоя совесть будет чиста, а теперь пошел вон, мне надо работать… Черт бы побрал эти счета, и как только Людвиг с ними разбирался?!

Сиреневые ирисы были готовы, оставались незабудки. Белые незабудки, такие, как в Линденвальде, где она впервые увидела Людвига… Вдовствующая императрица воткнула иглу в пяльцы и закусила губу, унимая бесполезные слезы. Шестой год без Людвига, а сколько их еще предстоит, этих лет.

Милику с детства пугали слабым здоровьем. Ее мать умерла родами, пытаясь дать мужу наследника, мальчик не прожил и недели. Через два года отец был вынужден жениться. Новая графиня привезла лекаря-латинянина, объявившего графу, что его старшая дочь не перенесет беременности и лучшее, что она может сделать, это посвятить себя Господу. Так бы и случилось, если б в Линденвальде не завернул Людвиг Ротбарт. Медноволосый красавец едва взглянул на поднесшую ему вино девушку, а для нее все было кончено раз и навсегда.