Диана Удовиченко - Семь цитаделей

- Нет, Рома, ты меня неправильно понял. Я не из этих, у меня девушка есть. Аня. Просто мне надо с тобой поговорить, помощь твоя нужна, понимаешь?

Он говорил, не очень задумываясь о смысле сказанного, стараясь, чтобы его голос звучал мягко и ласково. Главное, чтобы парень перестал нервничать, а то ведь и порезать может.

- Дурью не торгую, - отрезал Ромка, слегка успокаиваясь.

Макс мысленно порадовался за него: очевидно, парень еще не пропащий, не опустился на самое дно жизни. Он борется, не поддается жизненным обстоятельствам, не ломается. Такому чуть помоги, подтолкни его в правильную сторону, дай ощутить под ногами кусочек твердой почвы - и он сам дальше выкарабкается, потому что боец.

- Я тоже дурью не торгую, и не покупаю, - сказал он Ромке. - У меня другое дело, только разговор будет долгим. Сможешь?

- А-а-а, явился, скотина! - раздался визгливый пьяный голос.

На крыльце стояла странного вида женщина. Возраст ее определить было невозможно, с одинаковым успехом ей могло быть и тридцать, и шестьдесят. По обеим сторонам одутловатого от постоянного пьянства лица свисали невыразительные сальные серые космы, под левым глазом наливался багрянцем свежий синяк. Несмотря на теплую погоду, на ней был грязный байковый халат, поверх которого красовалась оранжевая безрукавка вроде тех, какие носят дорожные строители. Когда женщина снова заговорила, стало видно, что во рту у нее не хватает нескольких передних зубов.

- Пришел, сыночек дорогой! - ораторствовала она сейчас, не глядя на сына, а обращаясь, скорее, к Максу. Видимо, ей, как и многим пьющим людям, хотелось как-то оправдаться перед собой за свой образ жизни, и теперь она пыталась пожаловаться хоть на что-нибудь, дабы и окружающим, и ей самой стало очевидно: пьет она не просто так, а с горя. Для этого ей были необходимы зрители, а еще лучше, сочувствующие, и теперь она призывала гостя в свидетели своей несчастной жизни. - Вот, видали, какой уродился? Ни помочь мамке, ни пожалеть! С утра проснусь - нет его. Где сынок? Убежал! Наркоман чертов!

Женщина некоторое время покачалась на крыльце, собирая расползающиеся неверные мысли, затем продолжила:

- Не учится, не работает! Матери грубит! У всех дети как дети, а мне за что такой достался?

Голос ее стал срываться на визг, по щекам покатились пьяные слезы:

- Другие-то уроки делают, стараются, в институты поступают, людьми становятся! А этот? У-у-у, выродок проклятый! Весь в папашу своего! Когда, я тебя спрашиваю, за ум возьмешься? Когда в школу ходить начнешь? Опять твоя училка приходила сегодня! - тут ее лицо выразило задумчивое сомнение. - Или вчера? Да какая разница? Приходила, говорю, училка! Сказала…

Женщина замолчала, очевидно, не в силах вспомнить, что же такое сообщила ей загадочная "училка". В этот момент ее непокорная мысль сделала неожиданный поворот, и она закончила свой монолог совершенно гениальной фразой:

- А вот рожу себе ребеночка, второго, президент мне двести пятьдесят тыщ выплатит! И на хрен ты мне нужен будешь, байстрюк недоделанный!

Макс во время этого страстного словоизвержения наблюдал преимущественно не за женщиной, а за Ромкой. Его поразил взгляд, которым мальчик смотрел на мать: покорный, горький и какой-то смиренный. В нем жалость и презрение смешивались с обреченностью, страдание - с тайной надеждой на то, что мать когда-нибудь станет человеком. Ему так хотелось, чтобы мама пришла в себя, чтобы приготовила завтрак, разбудила поцелуем, отправила в школу. Чтобы пришла на собрание, разговаривала со строгой учительницей, а потом дома проверяла домашнее задание. И чтобы пошла с ним за покупками, долго выбирала, какие джинсы больше подойдут ее ненаглядному мальчику, а потом чтобы они вместе возвращались домой, довольные, веселые, и она бы гордилась своим красивым сыном, а он гордился бы мамой - молодой, веселой, самой лучшей! Он так хотел ею гордиться! Но мама стояла на гнилом крыльце, пьяная, дурно пахнущая, в грязной одежде, и несла что-то о внутренней политике президента, и обижалась на Ромку за то, что он не идеален, и обзывала его грязными словами, и проклинала.

Макс поймал себя на мысли: интересно, а она в самом деле верит в то, что говорит? Пусть где-то в этом пьяном бреду, в уголке своего сознания, угасающего и воспаленного - действительно верит, что ее сын родился плохим? Что он злой и жестокий от рождения, а остальные - где-то там, у счастливых матерей, которым повезло гораздо больше - родились благополучными, добрыми, послушными? Вот так вот все просто! И как же часто взрослые, вполне трезвые и благополучные женщины говорят: "Не повезло мне с ребенком, вот у других…" И еще говорят: "За что меня так бог наказал?" Да уж, бог знал, за что наказывать! За недостаточно внимательное отношение к малышу, к его таким маленьким, детским, но таким важным для него радостям и горестям, за: "отойди, не крутись под ногами, я занята!" За ложь, которую ребенок обязательно запомнит, и уже не будет доверять матери, за жестокость, грубость, за элементарную лень, из-за которой родители так часто прощают чаду несделанные уроки, не желая вникать, объяснять, помогать… "Какой мерой мерите, такой и вам будет отмерено", - подумал Макс, отгоняя от себя некстати пришедшее желание пофилософствовать.