Юлия Остапенко - Смола

Говорили они так и хихикали, а Хельга молча стискивала немеющие губы.

И теперь она ненавидела не Ингрид. Что ей Ингрид, если она даже ребёнком не смогла Кристиана удержать?.. Но это только казалось — на деле она всё ещё держала его, держала этими ясными голубыми глазами, звонким детским смехом на залитом солнцем дворе, разноцветной глазурью… Он не вернулся. Но он смотрел.

Всегда смотрел. И Хельга знала, что он хотел бы вернуться. Не к Ингрид — не к ней. К ним.

И она только нажимала и нажимала на рукоятку колодезного ворота, изо всех сил, стиснув зубы так, что скулы сводило почти до боли…

Может, это и не было ненавистью. Но из всего, что можно было так назвать, это походило на неё больше остального.

Ингрид работала в поле и всегда брала ребёнка с собой. Раньше у самой юбки держала, ни на шаг в сторону. А теперь — три года уж прошло, подрос малый, да и сколько можно — сажала на самом краю поля, только изредка бросала взгляд. Стоял июль, солнцепёк, некошеная рожь — по пояс. Было совсем нетрудно подкрасться со стороны, схватить ребёнка, накинуть на голову подол, заглушив крик. Ингрид скоро обнаружит пропажу, но ведь до соснового бора, что с другой стороны поля, сто шагов от силы.

В бору было темно и прохладно, хвоя хрустела под ногами и пахло древесной смолой. Мальчишка глухо кричал и бился, но совсем слабенько — крепкие руки Хельги удерживали его без труда. Содрав обмотанную вокруг предплечья верёвку, Хельга накинула петлю на щуплую детскую шею, затянула изо всей силы, душа крик.

Лицо мальчика покраснело, он вцепился в верёвку пальцами, отчаянно таращась на тётушку Хельгу, с которой жил папа, но которую матушка наказывала уважать, что бы там ни болтали соседские мальчишки… Хельга поволокла сына Кристиана по земле, как щенка, оглядываясь в поисках дерева с достаточно низким суком.

Такое дерево в поле зрения нашлось лишь одно, и под ним стоял чужак.

Тот же или другой — Хельга не сразу поняла. На миг ей показалось, что он и был этой сосной — прямой, чёрный, неподвижный. Здесь, в полумраке, он казался человеком ещё меньше, чем прежде. И Хельга вдруг подумала — впервые, похоже: а кем же всё-таки были эти существа, с лёгкостью поработившие её народ и теперь так же легко заставившие её убить сына человека, которого она любила? И зачем им это? Господи, зачем?..

Руки, стискивающие верёвку, дрогнули, потом сжались крепче.

— Ну, вот он, — с вызовом проговорила Хельга. — Вот тот, кого я ненавижу больше всех на свете. Что ты смотришь? Разве не это ты мне велел?..

— Я сказал, твой мужчина вернётся к тебе, если ты…

— Помню! — нетерпеливо перебила она: её раздражало это монотонное повторение.

— Уговор всё ещё в силе?

— Да.

— Ну так не стой на пути, — сказала Хельга и, размахнувшись, захлестнула верёвку на нижней ветке.

А натянуть не успела.

Ингрид бежала к ней — так, как бежала, должно быть, к восточному плетню этим утром, и много-много раз до того; так, как бежала сама Хельга… хотя нет. Нет, вовсе не так. С безумием в глазах, с пеной на губах, сбиваясь временами на четвереньки, навстречу возлюбленным мужчинам не бегут. Так бегут только к детям, которым грозит опасность.

— Не-е-е-е-е-е-е-ет! — кричала Ингрид: дико, страшно, с чудовищной мольбой на перекошенном лице.

Хельга стиснула зубы, бросила взгляд на застывшего у сосны чужака. Говоришь, ты дьявол? Ну так мне плевать.

И затянула петлю.

Ингрид кинулась вперёд, и в тот же миг что-то просвистело у Хельги над головой, а потом позади рухнуло тело, сорвавшееся с верёвки. Ингрид подползла к сыну на коленях, рыдая в голос, стала стаскивать петлю, врезавшуюся в нежную детскую кожу. Мальчик слабо дёргал руками и ногами, всхлипывал, мотал головой, разбрызгивая слёзы; жуткая синева понемногу сходила с его лица.

Хельга меленно обернулась.

Ингрид подняла голову.

Они смотрели на чёрного чужака с перетекающим из маски в маску лицом, в его глаза цвета сосновой смолы. И были родными в этом. Сейчас.

— Кристиан… — сказала Ингрид.

Он молча взглянул на неё.

Хельга сделала шаг назад. И смотрела. Смотрела, смотрела, пытаясь стать родной с нею, с матерью ребёнка, которого она только что хотела убить — в этом, именно в этом… увидеть. Увидеть, как она… Узнать…

Чужак прошёл мимо застывших женщин, подобрал с земли нож, отёр его полой плаща, сделанного из бесовской ткани, сунул в ножны.

Посмотрел Хельге в лицо. Зыбкими, текучими, такими чуждыми глазами.