Юлия Остапенко: Стигматы

Что? Да, я тоже думал, что это глупости, чёртовы сентиментальные глупости.

Первые десять лет.

Чем дальше, тем холоднее, тем свежее воздух, тем сильнее запах моря, хотя на самом деле я от него удаляюсь. Но ещё даже близко не то щемящее, почти пробивающее на слёзы чувство, когда начинает казаться, что да, да, ДА, я смог, слышишь, грёбаная ты стерва, я всё-таки СМОГ! Восхитительное чувство — наверное, оно даже в некоторой степени стоит того, чем я за него неизменно расплачиваюсь.

Иногда оно приходит позже, иногда раньше, но ни разу мне ещё не удавалось достичь гор. Однажды подошёл почти вплотную. Странный случай, кстати — тогда я сильно болел, от кашля просто лёгкие разрывались. Сразу после того, как я бросился в море, хотел… да нет, не утопиться. Не даст она мне утопиться. Хотел вплавь добраться до людей. Разумеется, птички-сестрички вытащили меня, но к тому времени я успел основательно нахлебаться ледяной воды. Провалялся с лихорадкой недели две. А потом, едва смог подняться, ушёл. И, надо же, выдержал как никогда долго. Но всё равно — не до гор.

Я никогда не выдерживаю до гор.

Я никогда не могу уйти.

Потому что рано или поздно, как бы я ни спешил, как бы ни держался, у меня на ладонях открываются стигматы.

Я останавливаюсь, круто оборачиваюсь, вскидываю голову. Они уже тут…

Милые-милые, птички-сестрички… Мизариэль и Патоэль, сволочные твари, чья внешность и нрав полностью отображают натуру их создательницы.

Полуженщины-полуптицы, с человеческими лицами, с торсом и руками первобытных людей, с мощными обвислым крыльями за накачанными плечами. У них очень милые улыбки. Они всегда улыбаются. Когда тебя хватают за шкирку и пихают мордой в твоё собственное дерьмо, конечно, гораздо приятнее видеть на лице того, кто тебя унижает, ласковую и дружелюбную улыбку. Нет, правда. Они очень меня любят.

Нерина очень меня любит. Просто любовь у них такая же, как они сами.

Зимняя Агония… Красиво, да?

Мизариэль и Патоэль парят надо мной, пока ещё вдалеке: ведь я прошёл совсем мало. А они никогда не торопятся. Они дождутся, пока ладони у меня треснут ровно по линии жизни, изрыгая тёплую яркую кровь, они двинутся по алым следам, которые я оставлю на твёрдой серой земле. Они будут лететь, паря надо мной неспешно, задумчиво, словно стервятники, пока я не упаду без сознания, вконец обессилев от потери крови, а потом возьмут меня своими сильными мускулистыми руками и отнесут к нашей повелительнице — обратно. Она наложит заживляющее заклятье на мои раны, споёт мне песню про лорда Рэндала и вытрет мои взмокшие от пота виски.

Потом я отдохну немного. И всё повторится сначала.

И сначала.

И сначала.

Так хочется добавить: до самой смерти, но смерти здесь нет. Одна только агония.

Если задуматься, это очень удобно. Мне кажется, она давно придумала этот способ — задолго до того, как корабль, на котором я плыл, прибило бурей к её берегам. Она убила всех, кроме меня. Чем-то я ей понравился. И никогда, ни одной минуты я не думал, что мне повезло — даже в самом начале. Её дружелюбие и любезность меня не обманули. Я сбежал в тот же день и, помню, страшно удивлялся, что за мной не было погони. Только эти птицы, не пытавшиеся напасть — просто спокойно парившие чуть в стороне, пока я, задыхаясь, мчался по скалистой пустоши к морю… В тот раз я прошёл совсем немного. Никогда мне не забыть ужаса, который охватил меня, когда из моих ладоней начала сочиться кровь — сама по себе… Я застыл, глядя на истекающие кровью руки, а птички-сестрички уже были рядышком, ласковые, улыбчивые — ну, нагулялся? Они отвели меня обратно; я был так шокирован, что и не думал сопротивляться. А кровотечение прекратилось, лишь только я ступил в замковые ворота. Теперь оно прекращается совсем быстро — иногда птички даже не успевают приземлиться. А я уже знаю. Она опять победила.

Рэндал, опять?!

Опять.

И опять, и опять — я иду по серой пустоши, сначала глядя прямо перед собой, потом низко пригнув голову под порывами ветра, тянущего с гор. Я затылком чувствую их жёлтые глаза без зрачков, их ядовито-простодушные улыбки. О чём они говорят, когда остаются одни? Им-то это ещё не надоело? Им хоть что-нибудь в мире может надоесть? Их хотя бы двое… Попросить, что ли, Нерину вылепить мне из тумана брата-близнеца? А впрочем, было уже. Она быстро начинает ревновать, а меня бесит её ревность. Фантом всё равно умрёт страшной нарисованной смертью в камере пыток, я напьюсь со стариной Патриком, а она меня высечет. По причинным местам. А потом будет плакать, жалеть, говорить: бедный мой, бедный…