Лорел Гамильтон - Дыхание Мороза

Я сидела в элегантном конференц-зале на вершине светящейся башни — одной из тех, что образуют деловую часть Лос-Анджелеса. Вид из громадного, почти во всю стену окна напротив провоцировал высотобоязнь. Где-то я читала, что если центр Л.-А. когда-нибудь по-настоящему тряхнет землетрясением, то улицы футов на десять в высоту засыплет битым стеклом. Всех, кто там окажется, рассечет на куски, изрежет или погребет под лавиной стекла. Мысль не самая приятная, но денек к таким мыслям располагал.

Мой дядюшка Таранис, Король Света и Иллюзий, выдвинул обвинения против трех моих стражей. Он обратился к людским властям с заявлением о том, что Рис, Гален и Аблойк изнасиловали его подданную, при том что за всю долгую историю своего царствования в Благом дворе фейри он ни разу не обращался за правосудием к людям. Старое правило: власть фейри — законы фейри. А если честно — власть сидхе, и законы их же.

Сидхе правят страной фейри столько лет, что и не упомнить. А поскольку многие из нас помнят несколько последних тысячелетий, то может, сидхе правили всегда — хотя на правду это не похоже. А сидхе не лгут. Потому что прямая ложь наказывается изгнанием из волшебной страны. Вот тут и возникает интересная проблема со свидетельством леди Кэйтрин… Я-то знала точно, что ни один из названных стражей не виновен.

Но сейчас нам предстояло дать показания под присягой, и от наших слов зависело, будет ли Таранис настаивать на обвинении. Вот почему рядом со мной сидели Саймон Биггс и Томас Фармер из «Биггс, Биггс, Фармер и Фармер».

— Спасибо, что согласились с нами побеседовать, Ваше Высочество, — сказал некто в деловом костюме с другой стороны стола. Их там семеро сидело — за широким полированным столом, спиной к захватывающему виду.

Стивенс, официальный посол ко дворам фейри, сидел с нашей стороны стола, но по другую руку от Биггса и Фармера. Он вмешался:

— Не следует говорить «спасибо» кому-либо из народа фейри, мистер Шелби. Принцесса Мередит, как одна из самых юных представителей благородных сидхе, возможно, не сочтет себя оскорбленной, но вам предстоит иметь дело и с гораздо более древними ее сородичами. Не все они пропустят ваше «спасибо» мимо ушей. — Стивенс вежливо улыбнулся; на красивом лице — сплошная искренность, от карих глаз до кончиков великолепно подстриженных волос. По должности он обязан быть рупором всех фейри, а на деле постоянно торчит при Благом дворе, глядя в рот моему дядюшке. Неблагой двор, где правит моя тетушка, Королева Воздуха и Тьмы, и где когда-нибудь — возможно — буду править я, Стивенса слишком пугает. Да, угадали, я его недолюбливаю.

Майкл Шелби, федеральный прокурор Лос-Анджелеса, извинился за всех:

— Прошу прощения, Ваше Высочество, я об этом не знал.

Я улыбнулась:

— Ничего страшного. Господин посол прав, меня слова благодарности не обижают.

— Но ваши телохранители могут обидеться? — спросил Шелби.

— Некоторые из них. — Я оглянулась на Дойля и Мороза. Они стояли у меня за спиной, словно ожившие мрак и снег — и эта метафора не так уж далека от правды. У Дойля волосы черные, кожа черная, и отлично сшитый костюм и даже галстук — тоже черные. Только рубашка сегодня была синяя, да и то как уступка адвокату. Тот уверял, что черное создает неверное впечатление, что Дойль в черном выглядит угрожающе. Дойль, которого прозвали Мраком, ответил: «Я капитан стражи Ее Высочества, именно так я и должен выглядеть». Адвокат смутился, но Дойль все же надел синюю рубашку. Яркий цвет почти светился на его коже — на ее ночной роскошной черноте, такой глубокой, что в определенном освещении его тело играло фиолетовыми и синими отблесками. Черные глаза Дойля скрывались под узкими темными очками в черной оправе.

У Мороза кожа настолько же белая, насколько у Дойля — черная. Белая, как у меня самой. Но волосы у него такие, каких ни у кого нет: они серебряные, словно нити из чеканного металла. В элегантном освещении конференц-зала они мерцали и посверкивали, как слиток на столе ювелира. Верхние пряди удерживала на затылке серебряная заколка возрастом постарше Лос-Анджелеса. Серый костюм Мороза сшил Феррагамо, а идеально белая рубашка все же уступала в белизне его собственной коже. Галстук был только чуть темнее костюма. Серые глаза ничем не были скрыты от мира.