nastiel - Кровь и туман (СИ)

Каким бы тёмным не казалось дно, всегда есть что-то ниже.

Я вздыхаю. От Бена это не утаивается. Он сводит брови к переносице, но вопроса не задаёт и даже взгляд надолго не останавливает.

Как ему удаётся понимать, когда стоит вмешаться, а когда – промолчать? Да и вообще, с каких пор Бен знает, что такое тактичность?

– После разминки в тех же парах приступайте к спаррингу по любой из знакомых вам техник, – объявляет Антон.

Защитники заметно расслабляются. Если сначала Антон пугал их по причине неизвестности, то теперь, когда он сам раскрыл все свои планы, они могут спокойно погрузиться в родную атмосферу.

Я тоже хочу снова чувствовать это – уют в знакомых местах, комфорт рядом со знакомыми людьми. И не на краткосрочную перспективу в виде мимолётных фантомов прошлой жизни, а надолго. Желательно – на всю оставшуюся.

А иначе, чувствую, недолго мне осталось.

***

Ноги сами ведут меня к лифту. Теперь пройти к этажу с камерами труда не составляет: сенсорный датчик на двери распознаёт клятву на моём предплечье и загорается неоновым синим по контуру моих пальцев. Металл слегка поскрипывает, когда дверь открывается, впуская меня через свои створки в крохотное помещение.

Десять счётов вниз, и я всё так же не знаю, сколько это в метрах.

За дверьми лифта ничего не изменилось с момента, как я пришла сюда с Ваней, чтобы вытащить Лису; узкий, длинный коридор, состоящий из камер, расходится в две стороны лишь в самом своём конце, синий свет лампочек бьёт в глаза.

Я делаю шаг из лифта, двери которого сразу перекрывают мне отступной путь. Набираю в грудь побольше воздуха и иду вперёд. Приходится рассматривать временного жителя каждой камеры, чтобы найти своего: с отросшими волосами, скрывающими лицо не хуже натянутого на лоб капюшона, с ярко-голубыми холодными глазами, с покрытыми шерстью руками, с когтями, с невинным лицом подростка.

Он мне сегодня снился. Он был одной из химер Христофа, которыми тот управлял, словно марионетками, в прямом смысле дёргая за ниточки. Я, в свою очередь, в этом сне была лишь сторонним наблюдателем. У меня не было возможности вмешаться, а потому приходилось лишь провожать взглядом каждую следующую игрушку Риса, которую он калечил, а после выбрасывал в темноту.

Останавливаюсь напротив нужной камеры. Мой заключённый сидит на каменном полу, прислонившись спиной к стене, и вертит что-то в руках. Как не пытаюсь разглядеть, что именно, никак не удаётся.

– Тай, – зову я.

– Слушание сегодня в шесть вечера, – отвечает он, не поднимая головы. – До этого я имею права не отвечать на вопросы стражей.

– Знаю, – вру я. – Но я здесь не за тем, чтобы пытаться тебя скомпрометировать.

Тай не реагирует.

– Что с тобой произошло? – продолжаю я. – Почему ты стал преступником?

– Какое тебе дело? – отвечает он вопросом на вопрос.

– Потому что я знала тебя как… обычного парня. Ты одевался словно старый рокер и вёл себя неидеально, но точно не был тем, кого сажали за решётку за что-то большее, чем неуместное поведение.

Медленно, – как мне кажется, даже чересчур показушно, – Тай поворачивает на меня голову. Голубые глаза оборотня гаснут, им на смену приходят обычные человеческие зрачки.

– Как ты могла меня знать, если я вижу тебя впервые в жизни?

– Это долгая история…

– До тех пор, пока я – её часть, мне всё равно интересно.

– Поверь мне, ты не поверишь мне, – говорю я, усмехаясь.

И, что странно, моя глупая шутка производит эффект и на Тая. Он улыбается. Правда, всего на мгновение, но и этого мне достаточно, чтобы понять – парень будет слушать меня, даже если продолжит старательно делать вид, словно я здесь – единственная, кто находится в невыгодном положении.

– Кем является твой отец? – спрашиваю я. Делаю шаг ближе к решётке, останавливаясь практически вплотную к ней. – Мой па… – слово встаёт поперёк горла. Приходится приложить немало усилий, чтобы всё-таки заставить себя его произнести. – Мой папа, кажется, знал твоего…. И, возможно, даже был его другом.

– Мой отец мёртв.

Слова Тая ставят меня в тупик.

– Прости, я… не знала…

– Он умер год назад. Не думаю, что тебя не было настолько долго, чтобы не знать об этом.

Я ничего не помню и ничего не знаю. Это не тупик – это провал. Что мне сказать? Как вести себя теперь?

Опускаюсь на пол, облокачиваюсь боком на прутья решётки, колени обхватываю руками. Тай внимательно следит за каждым моим движением.

– Мне очень жаль, – произношу я. – Но я правда не знаю ничего о твоём отце.