Маша Стрельцова - Невеста Люцифера

Вавилонская башня. Великий потоп. И Гоморра — в которой я заживо сжег Рахиль.

Во имя ее — я сделал людям этот подарок. Я дал им защиту от гнева Божьего. И ничего — они справились. Построили правовые государства, навели более — менее порядок, в космос вышли. Они не превратились в банду убийц, не стали все до единого предаваться развращенным удовольствиям — как предрекал Господь в доверительных беседах.

Они справились, несмотря на то, что Господь, гениальный, но не безгрешный программист, наделал кучу глюков в их коде.

А потом я проснулся, и Библия снова лежала на камине. Она всегда там лежит, когда я просыпаюсь — гран мерси, поленья как раз закончились. Что за непонятная наивность? Зачем мне подсовывают эту книжонку? Неужто думают, что она меня может переломить?

Порыв ветра достиг камина и всколыхнул пламя. Библия напоследок ярко вспыхнула и рассыпалась ворохом искр.

«Завтра будет дождь», — подумал я, уловив едва заметную сырость в воздухе.

Дождь — это хорошо. Мне безумно нравится бродить по улицам, чувствуя, как на кожу оседают мельчайшие капельки. У одного из народов земли есть поверье — что когда идет дождь — это плачут ангелы. Какой бред. Ангелы обычно никогда не плачут. Повода нет. И поверье глупое.

Когда я, ничего не видя из-за слез, ушел с небес на землю и бродил по еще горячим, спекшимся руинам Гоморры — светило солнышко. Кое-где даже неуверенно щебетали пичуги. И никому не было дела до слез Ангела Света.

На третий день я набрел на какое — то озерцо и склонился над ним — зачерпнуть воды. В тихой, прозрачной глубине появилось мое отражение — и сначала я подумал, что у меня за спиной стоит еще кто — то. И что это его отражение я вижу. Мои волосы бледно-золотого цвета словно окунули в чан с тёмной краской, исчезла алебастровая бледность кожи. Я стал более походить на испанца, если брать как критерий земные национальности.

Так я выяснил — ангелы от горя не седеют. Они чернеют.

Прошли тысячелетия.

Моя боль от того, что случилось тогда — утихла, как утихает боль в ампутированной ноге. Я запретил себе об этом думать — но, тем не менее, все девушки в моей жизни — похожи на Рахиль. И тут — Господь с его предложением…

Я согласился в тот же момент, как он мне произнес ее имя — но ему об этом знать не стоит. Власть над землей — ничто по сравнению с тихим семейным счастьем с любимой. Сколько у нас в запасе? Минимум лет пятьдесят. Этого — ничтожно мало, но это будут годы, заполненные ее улыбками, ее присутствием. И у нас будут дети.

Но вот единственное, что меня смущало — старый интриган наверняка приготовил какою — нибудь подлянку, о которой умолчал.

Я задумался.

Рахиль тут.

Самому мне ее не найти, кто и в каком теле родится на земле — ведают на небесах. Но Бог четко сказал — она тут. И он — не врет. Это аксиома.

И она не замужем.

На миг меня пробил холодный пот. Если бы она была замужем — мне пришлось бы сделать ее вдовой. Кстати — отчего она до сих пор не замужем? Ведь ей двадцать восемь лет — раньше это считалось уже преклонным возрастом, но к счастью сейчас это еще молодость.

Возможно, она уродлива? Но Господь пообещал, что дал ей то же тело. И опять же раз сказал — то не соврал. Да, она старше — но это Рахиль. Впрочем, если вдруг она за двадцать восемь лет успела стать инвалидом — я с радостью буду заботиться о ней всю жизнь. Слишком долго я о ней мечтал. Слишком горько я ее оплакивал. В конце концов, я могу подправить код ее тела — и дать ей здоровье. То есть — и это не проблема.

Но в чем же тогда подлянка?

Внезапно меня пронзила мысль…

— Господи, а она меня помнит? — с некоторым страхом спросил я в пустоту.

— Нет, — сонно ответила моя девушка со стороны кровати.

Я помолчал, потом встал и всмотрелся в ее лицо. Девушка крепко спала.

— А если она меня снова не полюбит? — снова спросил я, не отрывая от нее взгляда.

Девушка сонно моргнула глазами, наконец, медленно распахнула их и, еще не проснувшись, взглянула на меня.

— Господи, как же ты красив…. — с какой — то болью сказала она.

— Точно? — жадно переспросил я. Я неизменно морщился, едва речь заходила о моей внешности. Я не глупая красотка — фотомодель, и мне претят подобные беседы, но сейчас — я ощутил болезненный приступ неуверенности. Я боялся переоценить себя, обольститься ложными надеждами.

— Я ничего в жизни прекраснее не видала, — печально сказала она.

Я обернулся к камину — конечно же, Библия снова лежала на привычном месте.