Эдвард Дансейни - Благословение пана

Потом они отправились спать; и почти тотчас поражение и отчаяние, пережитые викарием за день, усыпили его, так что он, убаюканный милосердной Природой, не слышал свирели, заигравшей сразу после полуночи, когда в небе поднялась ущербная луна. Что-то необычное проникло в его грезы и повело его через Волд в глубь веков, наполняя сны чудесами, куда как более значительными, чем знания Хетли; однако измученный человек продолжал спать. Лишь час спустя он проснулся и обнаружил, что Августы нет. Сначала он громко позвал ее, потом схватился за колокольчик, но в пустом и притихшем доме ему ответило лишь эхо, разнесшее по комнатам звуки его голоса и колокольного звона.

Опять викарий остался один.

И у него появилось настойчивое желание все обдумать. После сна голова была свежей и ясной. Однако чем дольше он думал, тем лучше понимал, что уже несколько недель всё думает и думает, а помощи пока еще ни от кого не дождался. Значит, пора действовать, хотя это вряд ли кому-то понравится. А как действовать?

Неприятное давление тьмы, одиночества, колдовства подталкивало его: на что?

Ладно, первым делом надо одеться. И викарий оделся, не представляя, что последует за этим.

Потом со свечой в руке он спустился вниз и отыскал на вешалке в холле свою широкополую шляпу. Но, может быть, лучше все обдумать в кабинете?

Итак, он отправился в кабинет, все еще держа в руке свечку.

Изрядно волнуясь, он обошел комнату, словно ища что-то, что может помочь ему в его раздумьях.

Что-нибудь, похожее на свободное эхо скрипучих полов, которое победно шествовало по дому, сообщая ему, что он остался один.

Церковная утварь, мебель, картинки – все это было по очереди освещено свечой и внимательно рассмотрено викарием. И вот тут ему на глаза попался эолит.

Тот как будто смотрел на свечу. Два неодушевленных предмета словно приветствовали друг друга, когда струящееся пламя, неожиданно придавшее цвет и форму всем вещам, собранным в темной ночи, поздоровалось с мрачным старым молотком, а тот улыбнулся в ответ всеми тенями, скопившимися в его выбоинах.

Если старый камень и впрямь улыбнулся викарию своими дрогнувшими тенями, то викарий был как раз в таком состоянии, чтобы обратить внимание на это движение и дать ему объяснение, ибо волнение до предела натянуло его нервы и он попросту не мог пропустить ничего подобного. Еще раз взглянув на камень, викарий наклонился над ним. А так как движение его головы повлекло за собой движение руки и свечи, то тени, лежавшие на камне, вновь дрогнули и изменили свое положение. На сей раз камень как будто подмигнул человеку.

К этому все шло. Викарий понял. Сначала епископ отказал ему в помощи, потом послал в Волдинг ученого Хетли, единственного человека, который из-за своей глухоты был совершенно бесполезен в сложившейся ситуации, потом отошло в сторону все здравое и практичное и остался лишь Перкин: всё и вся соединились в заговоре против священника, так что в конце концов он остался один, беспомощный, среди простых вещей, столь же далеких от цивилизации, сколь мелочи, унесенные морем, от берега. Правильно, вместе со всем Волдингом викарий переместился в те дни, когда пользовались вот такими камнями; и он подумал, что должны пройти тысячи лет, прежде чем человечество вновь придет к вере, которую он старательно проповедовал. При этой мысли у викария дрогнула рука и камень как будто мрачно усмехнулся, не оставив незамеченным знак человеческой слабости.

Что же делать? Чего хочет камень? Наверное, Старые Камни знают. Надо идти к ним.

И взять с собой эолит? А как нести его? Странные воспоминания передались усталому человеку от древнего камня, какие разум, не претерпевший разные страхи, ни за что не воспринял бы, странные воспоминания о том, как старый топор любил, чтобы его носили.

У викария была толстая палка, которую он брал с собой в дальние прогулки по горам. Он отыскал ее. Потом, размышляя о том, чем привязать эолит к топорищу, нашел старые гамаши и стал резать их острым ножом, аккуратно поворачивая его, когда он доходил до края, пока не получилась длинная лента. Ею он привязал древний зловещий камень к толстой палке. Потом викарий погасил свечу и выскользнул из дома.

Ночь казалась особенно темной из-за старых деревьев, укрывавших все вокруг и не пропускавших свет на дорожки. Некоторое время викарию пришлось угадывать тропинку по более светлому цвету. Когда же он вышел на дорогу, то деревьев стало меньше и появились звезды, да и глаза понемногу привыкли к темноте. Обычная для этого часа прохлада усилилась, когда викарий сошел вниз; речка, которая, хоть и казалась узкой полосой, пересекающей Волдинг, днем своим сверканием как будто помогала жаркому солнцу нагревать склоны горы, а ночью от нее словно поднималась некая сила и завладевала долиной. Несмотря на эту холодную хватку, викарий все же спустился вниз, прошел через всю деревню к мосту, который был построен на самом мелком месте, и пересек реку.