Лора Андронова - Подняться на башню

— Мерзкий волчонок! — взвизгнула старушка, набрасываясь на Хёльва с кулаками. — Как ты посмел обидеть моего дорогого мальчика?! Мы тебя пригрели, кормили, поили! Такова твоя благодарность?!

— За жилье я платил исправно, — дернул щекой Хёльв, — а вот вы мне ни монеты не дали за работу на кухне.

— Да как ты смеешь? Вымогаешь? Эй ты, — хозяйка кивнула орку, — выставь его на улицу.

Орк хмуро мотнул головой, легко забросил Хёльва на плечо и, полностью игнорируя его сопротивление, выкинул из окна прямо в сугроб. Сверху на юношу упал его мешок с вещами.

— Чтобы духу твоего здесь не было! — надрывалась старуха, — Страже сдам ворюгу!

— Мама, он мне все отшиб!

— Не плачь, деточка, сейчас мы тебе компресс сделаем…

Окно с грохотом захлопнулось, и Хёльв остался в полном одиночестве.

— Ну и дела, — мрачно сказал он сам себе и потянулся к мешку. Ни лук, ни любимая флейта, ни фляга из толстого стекла — подарок сестры — от падения не пострадали. Зато исчез Фиников кошелек с остатками денег.

Натянув на себя сапоги и старенький штопаный плащ, Хёльв прислонился к стене и тоскливо застонал.

Положение было — хуже некуда. Ночной Брасьер выглядел мертвым: не горело ни одно окно, не слышно было голосов, не лаяли собаки. Только от храма Всемилостивой Амны доносился звон бубенцов. В студеной, неживой тишине звук казался потусторонним.

— Не сидеть, только не сидеть на месте! — Хёльв живо вскочил на ноги и принялся колотить кулаками во входную дверь «Ветров странствий».

Мороз щипал за лоб и щеки, кусал голые руки.

— Отдайте мои деньги! Я пожалуюсь страже! Дом безмолвствовал.

— Верните деньги! — надрывался Хёльв. — Верните мои деньги!

С тихим щелчком приоткрылось чердачное окошко, и в нем показалась широкая физиономия орка.

— Э! Шел бы ты, а? — просительно рыкнул он. — А то старая швабра услышит и мне придется тебе голову… это… отрывать.

— Лучше хозяину своему это оторви! У меня и полгрошика не осталось! Ни комнату снять, ни миску супа горячего купить. Что мне теперь — подыхать?

— Э? — Судя по всему, орк не отличался сообразительностью. — Ага… Похоже, что подыхать.

Хёльв выругался. Орк сочувственно наблюдал за ним сверху, помаргивая большими выпуклыми глазами.

— Э! Слушай…

— Чего тебе?

— Э… Баронесса наша-то. Добрая. — Орк задумчиво пошевелил кожей на лбу. — Приют у ей имеется. На Пеньковой. Для нищих всяких. Убогих. Там бы и заночевал, эге?

— Это я-то убогий? — Хёльв возмущенно всплеснул руками и хотел было разразиться гневной тирадой, но порыв ледяного ветра опрокинул его в сугроб.

— М-да, — проговорил юноша, вставая и отряхиваясь, — похоже, в этой идее есть рациональное зерно.

— Ага! — подтвердил орк и заботливо добавил: — Не заблудись только. Сейчас все пряменько будет. Долго-долго. А возле каменной бабищи с крынкой поворотишься налево.

Поудобнее уместив на спине мешок с пожитками, Хёльв слегка поклонился:

— И на том спасибо.

— Э? А, ну бывай.

Приют, учрежденный стараниями юной баронессы, располагался на самой окраине города. Ветхий деревянный домишко по самые окна утопал в пушистом снегу, но из трубы валил дым, да и запахи вокруг питали очень аппетитные. Нерешительно потоптавшись возле входа, Хёльк дернул шнурок звонка.

— Хтотакофбуишь? — скороговоркой осведомились из-за двери.

— Пустите переночевать, люди добрые! — одним духом выпалил Хёльв.

— Ты убогий?

— Ну, не то чтобы…

— Калека?

— Амна миловала.

— Какого ж лешего тебе надо? Молодым да здоровым тут не место.

— Помираю, любезнейший! Замерзаю! Не губи! — Хёльв жалостливо всхлипнул.

— Замерзает он! — Голос грозно заперхал. — Подумаешь, невидаль. Зима на улице, малец, потому и замерзаешь. Было б лето — не замерзал бы.

— Пожалейте!

— Если всех жалеть — никакого жаления недостанет.

— Я вам пригожусь!

— Чем же это?

— Хотите — посуду вам всю вымою? Из-за двери раздался скрипучий смех:

— Посуду! Посуду у нас каждый второй мыть умеет. Ежели руки есть.

— Читать-писать могу!

— Ты шо, малец, ума лишился? Думаешь, у нас тут академия какая?

— Побойся греха, человек! На смерть выгоняешь!

— Иди-иди. Амна подаст. Впрочем. — Голос вдруг понизился. — Ежели ты какие сказания знаешь или былины. Или песни… Слухай, парень, а ты не менестрель часом?

— Да — разом оживился Хёльв. — Я менестрель! Я странствующий сказитель.

Он пошарил в мешке, достал флейту и бегло проиграл известную разухабистую песенку. Дверь широко распахнулась, и на Хёльва пахнуло теплом, серым хозяйственным мылом и гороховой похлебкой. На пороге стоял тощий дед с длинной бурой бородой. Он был облачен в выцветший малиновый сюртук с чужого плеча и грязноватые портянки.