Лора Андронова - Подняться на башню

— Не берут никуда, — жаловался он.

— И не возьмут, милок, не возьмут! — радовалась старушка. — Кому ты нужен — хилый такой?

— Я не хилый!

— Тогда в вышибалы подавайся.

— Да меня сразу по стенке размажут, — безнадежно возражал юноша.

— Ну вот. А говоришь, что не хилый.

Подобные разговоры у них повторялись почти каждый день.

— Я грамотный зато. Почерк у меня красивый, сочиняю складно.

— Ой, сочинитель нашелся. Грамотой, милок, сыт не будешь.

Хёльв только вздыхал. Спорить с вредной бабкой ему не хотелось, и он старался поскорее ретироваться в свои апартаменты. Обычно она не обращала внимания на его исчезновение, возвращаясь к бесконечному вязанию, но однажды уже на лестнице его настиг дребезжащий окрик:

— Милок! А ты посуду мыть умеешь? Юноша замер:

— Умею…

— Вот и славненько. Иди тогда на кухню — там сыночек мой, Налун, за главного повара. Будешь у него на подхвате. Покажешь себя расторопным работником — поговорим о жалованье.

— Спасибо, бабушка! Не подведу! Старушка недовольно нахмурилась:

— Какая я тебе бабушка, подзаборник? Иди уж, горшки ждут.

Кухонная компания встретила Хёльва со скрытым неудовольствием: а ну как придется делиться и без того скудным заработком? Один только Налун — обрюзгший, немолодой уже мужчина — отнесся к юноше прямо-таки с нежностью.

— Хороший мальчик, — ворковал он. — Красавчик! Слушайся меня во всем — и горя знать не будешь.

Поварихи дружно прыснули:

— Не забывай подрумяниться!

— Волосики-то позанятнее уложи. Могу маслице ароматическое одолжить.

— И помаду!

А узкие штанишки у тебя есть? Лоснящееся лицо Налуна приобрело опасный бордовый оттенок.

— Дуры! За работу, живо! Всех повыгоняю! Он перевел дух и снова обратился к Хёльву:

— Иди, милый. Вымоешь посуду — беги ко мне. Дам тебе новое задание.

Поначалу работа на кухне показалась Хёльву легкой и приятной. Он ловко и быстро мыл тарелки, чистил горшки, бегал по мелким поручениям, помогал таскать провизию с базара. Кормили его обильно и вкусно, сверх меры трудами не загружали. Одно было плохо: с каждым днем голос Налуна становился все более ласковым, а взгляд — все более масленым.

— Ты у меня самый старательный, — говорил он, поглаживая юношу по щеке. — Проворный, словно белочка. И кожа такая нежная…

Хёльв краснел, как пион, и старался поскорее вернуться к раковине. Но и там его не оставляли в покое. Налун подкрадывался сзади, обнимал за плечи и шептал на ушко:

— У тебя сильные руки. Тонкие пальцы, и никаких мозолей на ладонях. Ах, ты просто чудесен!

Хёльв натянуто улыбался и незаметно отодвигался в сторону. Иногда его настигал игривый шлепок.

На улицах было уже бело. Снег шел почти непрерывно то крупный, мягкий, то мелкий и колючий. Становилось все холоднее — зима вступала в свои права.

Был морозный темный вечер, когда Налун, вдохновленный безропотностью жертвы, перешел к более активным действиям. Хёльв безмятежно дремал в своей каморке, как вдруг сквозь сон ему послышался скрип двери. Он осторожно приоткрыл один глаз и обомлел. Прямо перед ним стоял его патрон, облаченный в кокетливую ночную рубашку с рюшечками и кружавчиками. Полупрозрачная ткань не скрывала ни колышущихся рыхлых телес, ни напрягшегося полового органа.

— Любовь моя, — хрипло пролепетал Налун. — Приди в объятия.

Откинув в сторону одеяло, Хёльв резво соскочил с кровати и бросился в сторону:

Прошу вас, оставьте меня. Я… я не хочу.

— Ты очарователен в своей невинности. Не волнуйся, тебе понравится. Неужели такой большой мальчик не хочет потерять девственность?

Хёльва аж передернуло.

— Хочет. Но не так.

— Уверяю тебя, ты не пожалеешь…

Одним стремительным движением Налун придвинулся к юноше и попытался впиться ему в губы. Тут Хёльва прорвало. Рыча от ярости, он сгреб Налуна за грудки, с размаху впечатал в стену и начал методично избивать. Неудачливый соблазнитель, ошеломленный таким натиском, истошно вопил, даже не пытаясь сопротивляться.

— С-скотина, — сосредоточенно бормотал Хёльв, пиная его под ребра. — Жирная тварь. Я тебе п-покажу девственность. Я тебе п-покажу м-мальчика.

— А-а-а! Спасите, не надо, не надо! — захлебывался криком Налун. Ему было не столько больно, сколько обидно и страшно.

Надо, надо. Любовничек хренов.

— Мама!

— Сынок! Держись! — неожиданно раздалось откуда-то снизу.

Дверь распахнулась, и в комнату влетела помятая со сна старушка-хозяйка с распущенными немытыми волосами. За ней следовал здоровенный клыкастый орк в просторных шароварах и кожаной тужурке — ночной сторож.