Вадим Кондратьев - Извек

Дюжину уцелевших ворогов согнали к берегу. Помятые кочевники сбились плотной кучкой, уныло смотрели на верховых, гуртующих бесхозных лошадей в табун.

— Ну что, — расплылся в улыбке Мокша, утирая испарину. — Все здесь, которых железом не достали?

Эрзя окинул взглядом поляну, усыпанную телами, прищурился на оставшихся в живых степняков и виновато развёл руками.

— Не все, друже, один утёк.

— Как так? Почему не словили?

— Почему, почему… По колчану! — передразнил Эрзя. — Сколько нас и сколько их! Некогда было за каждым смотреть, надо было с мечиком управляться. А этот, который утёк, видать хитрей прочих был. Увидал, что с нами запросто не совладать и ломанулся, как Рахта за последним лешим. Только у опушки и догнал…

— Догнал!? — не понял Мокша.

— Стрелой! — пояснил Эрзя невозмутимо. — Потому и не все здесь. Один вон, у опушки лежит.

— Так это гоже! Чё ж голову морочишь?

Мощный торс богатыря развернулся к пленным.

— Ну что, господа доблестные степняки, схлопотали на орехи, да скорлупки не по зубам оказались? И не мудрено! Как говаривал не помню кто, кажется Никита-Лживый Язык: кто к нам за шерстью пожалует, тот, значится, сам же без шерсти и озябнет. И он был прав! Не рой другому яму: в неё хрен знает кто упасть может. Короче, почтенные, тушите свет и колите крынки, отвоевались значится…

Эрзя зачарованно слушал речь друга. Изредка восхищённо покачивал головой, в глазах сверкали лукавые огоньки. Мокша же расходился вглубь и в ширь, как паводок, набирающий мощь с каждым лучом весеннего солнца.

— А сейчас, уважаемые супротивники, ежели не объясните, куда и откуда ехали, каждый из вас получит по репе!

Узкоглазые лица посветлели, послышался удивлённый ропот:

— Добрый урус, очень добрый! Кушать давать будет. Репа вкусная, урус добрый!

— У, бестолочи! — сморщился Мокша и, уже со зверским лицом, рявкнул. — Каждый получит по своей репе! По наглой степняцкой репе!

Для наглядности он небрежно щёлкнул ближайшего двумя пальцами по темени. Степняк, не успев ойкнуть, мешком рухнул под ноги. Остальные попятились, глаза от страха стали как у новгородцев, ропот стих. Мокша неспешно приблизился к кусту и брезгливо вытер жирные пальцы о листья.

— Вот народ… внутри башки сала совсем нет, а снаружи жиру больше, чем волос!

— Ну дык, степняки ж! — лениво обронил Ерга. — Баню в повозке не устроишь, парилку в шатре не учинишь, вот и не моются.

— Так может искупаем их маленько? — заботливо предложил Мокша, но тут же передумал. — Нет, сначала пущай всё расскажут! Баня потом!

Он повернулся к дружинникам, хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

— Значится, так! Мы тут с Эрзёй этих батыров маленько побеседуем, а вы потихоньку собирайтесь и оттягивайтесь к лагерю. Там и харч в котле, и лапник надран, и кострище с дровами. Раненым покой нужон и забота!

Закончив поучительную речь, потёр тяжёлые сковороды ладоней и снова обернулся к степнякам. Те, видя, как мимо прогоняют их коней, совсем сникли. Ратники тем временем зашевелились, приспосабливая связки клинков к сёдлам. Перешучиваясь, двинулись в сторону стоянки. Резан с Поповичем приблизились к Извеку. Поехали бок о бок, готовые в любой момент подхватить покачивающегося Сотника. Поймав на себе любопытный взгляд, Микишка подмигнул и гордо выпятил грудь.

— А я Дарьке жениха нашёл! Хорошего! Ей тоже очень нравится. Она за ним даже из городища уехала.

Извек слабо улыбнулся:

— Добрая весть. Надо бы побыстрей ехать, а то как бы невеста не заскучала.

Микишка рассмеялся.

— Ничего, дождётся! Мы вроде не надолго отлучились.

— Вроде не надолго. — тихо согласился Сотник.

Отряд растянулся по узкой полосе песка. Скоро из-за обрыва показался дымок лагеря. Возле костра, на фоне зелёной листвы, белела полотняная одёжка.

Опираясь на дедовский посох, Дарька с замиранием сердца считала возвращающихся. Сочла раз, обмерла, пересчитала заново, снова не досчиталась двоих. Облегчённо вздохнула, когда Микулка, доехавший первым, объяснил про Эрзю с Мокшей. Заметив раненых, бросилась готовить тряпицы и травы. Когда подъехали остальные, девчонка уже закатывала рукава. Быстро оглядев певца, указала на брошенные поверх лапника плащи.

Пока Резан с Лёшкой стаскивали с Сотника измятый доспех, Микулка с Мраком, уложили посечённого певца на живот. Ревяка скрежетал зубами и бранился, как последний золотарь*. Увещевал, чтобы плюнули на спину и перевязывали руку. Рычал, что не хребтом на гуслях играет, а без пальцев ему ни спина, ни голова не нужны. Не выдержав его стенаний, подошла Дарька. Пригляделась к окровавленным пальцам, кивнула дружинникам, чтобы держали, плеснула водой и бережно промокнула тряпицей. Укоризненно покачав головой, кивнула, чтобы продолжали раздевать.