Андрей Аливердиев: У Лукоморья

И не только слыл.

И еще как.

Я имею в виду не таблетки.

Про предпоследний вы уже знаете.

Для тех кто не знает — это «Любовная тема» из «Крестного отца».

Если вы забыли, то это был День Победы.

Заднего фона.

Кстати я, уже не как герой, а как автор, буду весьма признателен, если кто-нибудь мне его пришлет.

Употребление здесь украинского термина было вызвано нелитературностью русского аналога.

Destiny — судьба (англ.).

Финансы у большинства из нас перманентно пели романсы.

Васины ассоциации всегда отличались непредсказуемостью.

Теперь я, конечно, понимаю, что это было открытие Радужного моста, но тогда я не имел о нем никакого представления.

Как выразился, а?

Я ведь теперь снова был скандинавом.

Таких людей последние годы немало можно встретить и на территории России.

Что, в общем-то, логично.

Времена меняются, и мы меняемся с ними.

Если не сказать хуже.

Какого черта (србск.).

Я имею в виду старорежимное, а отнюдь не блатное значение этого слова.

Знакомая песня, не правда ли?

Даже больше, чем человек на известной видеокассете на Генерального прокурора… Для читателей Будущего можно опустить эту сноску, ибо не думаю, что известная всем в 1999 году история будет ему знакома.

Извиняюсь за неприличные выражения.

Если что, сокращение употреблено умышленно.

В этой связи интересен один из моих разговоров с Котом.

— Мы ведь все грохальщики, — спрашивал я его. — В чем же разница?

— Ты прав, все мы несем черный цвет Смерти, но не все — в чистом виде. Когда убиваешь ты, ты потом долго переживаешь. Ты можешь на какое-то время это заглушить, но не надолго. Это все равно догонит тебя. Единственное, что ты можешь найти как оправдание, это справедливость. Ты всегда убиваешь за справедливость. Или, по крайней мере, уверяешь себя в этом. Фенфир совсем другое дело. Он есть Смерть в чистом виде. Он рожден убивать, и убивает, не испытывая мук.

— Ну, насчет того, что рожден, ты загнул.

— Ты прав, немного загнул, но самую малость. С того времени, как Боги седой старины вложили в его руки черный меч, он не устает убивать. Хотя он и не лишен хитрости. Помнишь Вольдемара? В конце концов, он тоже живой. Но смерть не ложится на его совесть. Как, впрочем, и на мою. Но я связан другими ограничениями. Это можно назвать внешней совестью. Белый цвет лидера очень марок. На нем видно любое пятно. И в первую очередь — кровь.

— Кровь не видна на красном, — полувопросил, полупроконстатировал я.

— Да. Красный цвет бросается в глаза, но на нем не видно крови. Хеймдалл, наш собирающий, тоже убивает не мучаясь. Кстати, твой «земной» друг Кеша тоже несет Красный цвет. И, опять-таки, кстати, хотя он и не был богом тогда — сейчас он почти равен нам.

— А почему черный рыцарь является по совместительству Белым Волком? вдруг вспомнилось мне.

— Черное и Белое — две крайности, которые, как известно, сходятся. Ты помнишь цвет Солнца за гранью?

— Да, этот черный цвет Солнца, его трудно забыть. А вот интересно, что доминирующем во мне оказался коричневый…

— Коричневый цвет — цвет силы.

— Да, и чего-чего, а ее мне всегда не хватало. Я имею виду последнее воплощение.

— И не удивительно — она была в мече. А то, что осталось, ты проиграл пожирателям прошлый раз. Ты ведь должен помнить, что богатырем ты был только, когда магия Астрала могла пробить хотя бы маленький лучик в бренный подлунный мир. А вот жажда справедливости — оборотная сторона настоящей силы в тебе оставалась всегда. Так что это не всегда легко рассмотреть, кто есть кто. Вот, например, голубой, цвет знания — это Юра; серый, цвет тени это Вася, а вот зеленый, цвет любви — это Од.

— Как это все-таки странно. Бог любви и Воплощение уродства Кощей Бессмертный.

— А если вдуматься, то это не так уж странно. Это тоже две крайности.

Используя местные идиомы, рогатой части.