Генри Олди - Рубеж

Прикусил сотник Логин язычок.

До крови.

Только и показалось: не стало никого по лавкам. С ним одним старик разговаривает, с глазу на глаз.

Из сердца - в сердце.

- Однако смерть телесная не самый страх - самый, он пострашнее будет. Горит свет чужой в сосуде плотском, корчится запертый Малах в человеке - а человек-то его уже потихонечку переваривает душой своей, травит кислотой людских помыслов… Ведь души людские, согласно книге "Зогар", чином выше ангельских уровней созданы. Оттого и не захотели ангелы первому Адаму кланяться; оттого и служат, не любя. Год пройдет, два, третий настанет - забудет Малах-узник себя самого. И не вспомнит.

Старик помолчал.

Губами пожевал.

(…Рав Элиша! еще!

Я сам ведь не смогу… не объясню!

Еще!…)

- Был человек, был в нем ангел по договору. А останется навеки: человек-клятвопреступник с лишним, краденым светом внутри. Жить будет - долго. Ворожить - сильно. Из тела в вещь, из вещи в тело, если потребуется, шастать станет, верхом на пламени Малаха-беспамятного. Отец под старость омолодится, сына в расход, да сам сыном и назовется! поживет еще чуток - пока внук не вырастет. А глупцы талдычат в один голос: бесы… одержимые…

Тут Логин старика вроде как слышать перестал.

И видеть перестал. О своем задумался. Не то сон во сне случился, не то еще какая мара навеялась. Грезится Логину, как он по-новой в самое пекло собирается, за Яринкой-ясочкой. Да только подходит к нему уже не Рудый Панько, не Юдка-Душегубец со своей пропозицией - ангел небесный является. Серафим о шести крыльях. Ну пусть не небесный, пусть Рубежный - о том ли речь? Является, значит, и глаголет нежным гласом: "Пусти меня, друг-Логин, до себя в утробу! Я через тело твое черкасское дельце малое обстряпаю! - да и тебя, родной, не забуду! отслужу!"

В затылке Логин даже почесал. Эй, сотник, согласился бы? - ясное дело, аж плясать бы пошел. Не ведьмач, не жид - ангел! Ну, ударили по рукам. Угоду подписали. Кровью? - а пускай и кровью, не жалко, много ее в жилах!

Что дальше?

А дальше выходит: на Рубеже этих, Малахов-сторожей, уже не в шабли! - сами они встречают-пропускают, да хлебом-солью, да с поклоном! Скатертью дорожка, люди добрые! Чортяка от сотника Логина-ангела шарахается, ведьму Сало смертный озноб дерет… А при штурме, при штурме-то! Гуляй, черкас! руби сплеча, секи наотмашь полки вражьи! ангельское полымя в душе жаром пышет, силушки на десятерых, шабля сотника не берет, стрела мимо свистит!

Тошно вдруг отчего-то стало. Вроде как супротив детишек малых по пьяни вышел. Ты им чего душе возжелается! хоть стусана, хоть пряник, хоть в мешок и в болото! а они тебе - разве что уши от крика ихнего позакладывает.

Ну да ладно.

Дальше, дальше-то как сложится? Вот нашел отец дочку, ангел отцу и глаголет по второму разу: "Давай, выпускай! Я свое дельце под шумок обладил, ты - свое, пора и честь знать! Ну давай, чего телишься! мне ведь твоя добрая воля семью засовами легла…"

А вдруг завтра опять сеча лютая приключится?! А через Рубеж дорожку обратную торить?! Нет уж, серафимушка, Малах малахольный! - погодь маленько… вот вернемся!… Тут уж сотник Логин просто наяву увидал: вернулись, все Валки неделю гуляют, ан с турками замиренье кончилось. Или татарва налетела. Или новый Дикий Пан объявился. Или хворь прилипла…

Совсем страшное примстилось. Стол в хате, а на столе башка Логина Загаржецкого лежмя лежит. Старючая, лысая, желваки на восковых скулах катает. А перед столом - парубок молодой. Яринкин сынок, значит… ишь, как вырос! Стоит парубок, в руках дедову "ордынку" вертит.

- Пойдешь ко мне на шаблю? - пытает.

Аж ледяным ознобом до костей пробрало. Вскинулся сотник, раскидал мару по углам, глядит: старый жид в креслице ему улыбается.

Тепло так, с пониманием: что, пан сотник, глянул в душу свою человеческую? каково?!

Тишина кругом.

И меркнет веранда, стол, лавки, сад за перильцами.

Пусто.

Меня сотрясала дрожь. Не сладостные вибрации сфир, не струнный ропот листвы Древа - нет! Противная, омерзительная дрожь смертной плоти, силы которой иссякали. Даже та малость, что мне удалось показать этим людям, рассказать каждому на его языке, и в то же время - на Языке Исключения…

Даже это выжало меня без остатка.

Если бы не Заклятый, вовремя подставивший плечо…

"Неужели так теперь будет всегда?! - наемной плакальщицей голосила моя новая, уязвимая, хилая плоть, забыв, что совсем недавно была золотой осой в медальоне. - Не хочу! Лучше просто - не быть, чем быть - так!"