Виктор Колупаев - Качели отшельника

Классе в седьмом или восьмом, вот уж и не помню точно, я впервые обнаружил, что существуют Пространство и Время. День, ночь, год, расстояние до школы и до леса — это все я, конечно, знал и раньше. Они были обыденными, естественными и понятными. А вот то Пространство, которое само по себе и в котором живут звезды, то Время, которое тоже само по себе, и в котором живу я и вся Вселенная... Это поразило меня в ту зимнюю ночь на всю жизнь.

Весь день падал снег, было тепло и вдруг разъяснилось и резко похолодало, но в воздухе еще чувствовалась влажность. Я шел из школы. Наш дом стоял на склоне горы, так что с улицы он выглядел одноэтажным, а в глубине двора становился двухэтажным. И мы жили в последней квартире на втором этаже, окнами на железнодорожную станцию. С того места, где я шел, открывался вид на вокзал, железнодорожные пути, забитые составами, прожекторы на стальных опорах, виадук, депо. Там внизу что-то грохотало, лязгало, гудело, переливалось огнями. Я остановился и посмотрел чуть вверх, потом выше, а затем вообще задрал голову насколько мог.

И тут я обомлел.

Я не понимал, что произошло.

Я вдруг увидел небо объемным. Одни звезды были ближе, другие дальше, а третьи вообще мерцали из бездонной глубины. Они были цветными: голубыми, желтыми, красноватыми, почти белыми. Какие-то странные фигуры, знаки, таинственные письмена образовывали они на небе. И небо было прекрасно, неописуемо красиво, невыразимо красиво и в то же время жутковато своей необъятностью. Я и прежде тысячи раз видел звезды, они и тогда, они всегда были красивы. Но в эту ночь в них появился какой-то скрытый и непонятный для меня смысл.:.»

Возможно, это было главным открытием Виктора Колупаева, которое он внес не просто в свою жизнь, — внес в отечественную литературу. Именно об этом он возвышенно и взволнованно писал всю жизнь. Открытие позволило ему высказать странную догадку, объясняющую если не все, то многое:

«...Я не знаю, каким образом Вселенная может выйти из сингулярного состояния. Скорее всего эта проблема не просто физическая. Но предположим, что скорость фундаментального воздействия начинает уменьшаться и Вселенная выходит из сингулярного состояния. Это происходит не в шуме и грохоте Большого взрыва, а в тихом Сиянии и Славе...»

Вот так.

В тихом Сиянии и Славе...

«Если вам повезет, вы и этот роман не заметите, — не без горечи заметил Виктор немногим своим друзьям собравшимся на презентацию романа «Безвременье», — хотя действие в романе (в полном его виде) охватывает все Время и Пространство, начиная от возникновения Вселенной до ее конца. Более того, — добавил Виктор, — оно прихватывает и ту Вселенную, которая будет после ее конца».

Работая над «Безвременьем», Виктор , сажал картошку и овощи на мичуринском участке, как называют в Томске сады. Надо было жить. Книги не издавались. Старые издательства исчезли, новые не нуждались в романтических исследованиях. Да и силы уходили.

«...двадцать лет назад я мог писать без передышки целый месяц, отвлекаясь на прогулку с собакой. Сейчас так не могу. Шесть-семь часов работы — и просто падаю перед телевизором, не видя, что там показывают, меня это не интересует. Лишь бы он тарахтел. Но мыслей, мне кажется, у меня стало больше. Продолжаю работать над темой Пространства и Времени, параллельно с трилогией. Это философская работа. Мне приятно сидеть за столом, даже не столько писать, сколько читать. Скажем, Платона или Лосева, кого-то еще...»

Встречаясь время от времени, мы завершали веселые вечера пением оперных арий. Иногда мешали друг другу, иногда голоса сливались. Худой, смуглый, всегда внимательный Виктор на все смотрел пытливо, с первого взгляда мог даже показаться скучноватым, замкнутым, но это было не так. Мичуринский участок его располагался за Огурцово (аэропорт Томска). Когда «Ту» или «Илы» на форсаже уходили в небо, от рева и ужаса на грядках сами собой закрывались цветы. А если рейс по непогоде отменяли, посмеивался Викторов предполагаемую минуту взлета цветы все равно привычно закрывались. О юморе Виктора говорит само за себя и крошечное вступление, предпосланное самому любимому и, к сожалению, последнему его роману — «Сократ Сибирских Афин» («День и ночь», 2002).

«Прошу прощения у всех когда-то живших, ныне живущих и еще не родившихся философов за то, что я в этом романе не только использовал их мысли и идеи, но и всячески их исказил и переврал».