Азамат Козаев - Ледобой

– Хорошо, пойду. – Безрод, криво усмехаясь, кивнул. – Третьим сватом, вслед за князем и воеводой.

На радостях Неслух сграбастал Безрода в медвежье объятие, сдернул с бревна и едва не раздавил о свою необъятную грудь. Сивый только поморщился. Здоров Неслух, ой здоров!

Сговаривал старшую Воронцовну сам князь. Мать ласточкой по избе летала, на стол метала. Глядишь, если все пройдет ладно да складно, и младшая дочь уйдет за младшим Неслухом. Воронец занимал гостей разговором, сваты расселись, как того требовал уклад. Князь первым сел, Перегуж – вторым, Сивый – третьим, все глядел на старшую Воронцовну и еле заметно ухмылялся. Как пойдет жизнь у молодых, все трое уже поняли. Двое улыбки сдерживали, князь не смог.

– Весел ты, князь, – наклонился к Отваде Перегуж. – Или Стюжень весну вёдрую напророчил?

– А? Чего? – Отвада будто очнулся. Сам наклонился к воеводе. – Понесла Зарянка. Поутру сказала.

– Да ну!? – Воевода едва со скамьи не вскочил.

– Вот те и ну! Хорошо бы мальчишка.

– Уж как расстарался! – ехидно подмигнул воевода. – Знать, хороши были сваты!

– Не обижу. – Князь, между тем, все изучал Воронцовну, потупившую глаза.

Добрая выйдет жена. Браниться будут обязательно. Неслухов не зря Неслухами прозвали, молчат, и делают все по-своему. Истину говорят, муж – голова, жена – шея. А как станет Воронцовна голову семьи в свою сторону вертеть, тут и найдет коса на камень. Не единожды будет бита, только легки и прозрачны сольются ее слезы, утекут вешними водами, и лишь ярче цветы станут. Безрод усмехался. Правду сказал Неслух на заднем дворе, не глаза – глазищи! В пол глядят, еще чуть – дыру прожгут. Сидит Воронцовна и ждет вопроса отца: «Пойдешь за старшего Неслуха, доченька?» И уже всем известно, что ответит. Быть свадьбе!

– Сильно не бей, – усмехаясь, наставлял Безрод Неслуха на заднем дворе после сватовства. – В раж не входи, не усердствуй. Добрая жена будет. Не сгуби.

– Да я тихонько. Слыхал, уходишь скоро? – пробормотал молодец.

Сивый кивнул и отвернулся.

– Значит, не ждать на свадьбу?

Безрод промолчал. Горюет, будто родного брата провожает в чужедальнюю сторону.

– И Рядяша по осени жениться удумал.

Сивый промолчал. Странная штука жизнь. Высеял по осени тоскливую угрюмость и равнодушную обреченность, а зимой пожал неподдельное уважение, крепкие плечи и сильные дружеские руки. Полно, боги! Бывает ли так?

Неслух тихонько ушел, оставив Безрода одного. Жаль, что воевода уходит. За таким воеводой ходить – себя уважать. Самое милое дело, если Безрод подпер бы Перегужа с правого плеча. И сам Перегуж опереться рад, да только ничего не поделаешь, уходит Сивый. Грустно улыбаясь, Неслух отступил. Неуютно стало, как будто в сечу без мечей пошел, с голыми руками. Несчастливая зима выдалась, брата потерял, теперь воевода уходит…

После трапезы Отвада заперся с Безродом в думной. С давешнего сватовства в доме у Воронца, князь пребывал сам не свой.

– Сынок, сынок! – Отвада тряс Безрода за плечи, то обнимал, то отстранялся поглядеть. – Ведь к жизни вернул! Тяжела Зарянка! Оставайся! Никому еще не сказал, только Перегужу. Брат у тебя будет!

– А вдруг сестра? – усмехнулся Безрод.

– Брат! – Князь даже бородой затряс. – Брат! Расшибец назову!

– А не боишься?

– При таком-то старшем бояться? На днях признаю тебя. Ох, чую, натворила жена покойная дел! Не все с рождением твоим чисто. Уж как от меня скрыла – ума не приложу!

Сивый помолчал.

– Уйду, князь. Ты теперь не один. Уйду.

– Все же уходишь?! – Отвада поблек и опал, будто сдувшийся бычий пузырь.

– Ведь не одного оставляю. По осени сынок следом пойдет. – Безрод хмыкнул. – Или дочка.

– Сын! – упрямо буркнул Отвада. – Сын!

Уткнулся лицом Сивому в шею и замер. Замер и Безрод. Опешил, будто вымерз. Так горюет, будто и впрямь сына провожает. Признать хотел, во княжение ввести, что ли? Да полно, боги, бывает ли такое?

– Князь, отдай мне…

– Отец! – глядя прямо в синие глаза, твердо изрек Отвада. Тяжелым княжьим словом хоть орехи коли. – Отец!

Сивый глядел исподлобья, и не мог заставить себя произнести такое простое слово. Будто колодки на язык навесили, лежит на зубах, не шевелится. Одно дело потрафить беспамятному, другое дело в здравой памяти сказать чужому человеку «отец». Безрод молчал. Язык будто умер.

– Ты прав. – Отвада спрятал лицо в ладони, огладил бороду и отступил в угол, где лавку скрывала тень. – Да. Какой я тебе отец? Мало со свету не сжил. Бери!