Азамат Козаев - Ледобой

Безрод покачал головой.

– Простил бы, да не знаю как. Зла не держу.

– Останься.

– Да, послушайте же меня! – рявкнул Безрод, вскидываясь на ноги. – Послушайте меня, храбрецы!

Подтянулись остальные, окружили.

– Перед богами присягал быть вашим воеводой, и слово мое крепко. А как в сечу уйдем, сколько нас назад вернется? Хорошо, если четверть. Гляжу на вас и не знаю, под кем тризный огонь запалю! Может быть, подо мной запалите. Кого стану водить после рубки? Двоих? Троих?

Молчали. Правда жестока и тяжела. Сивый оглядел дружинных. Память осталась, а зло ушло. Все. Перегорело. Только горечь и грусть пеплом порхают в душе. А когда мрачные вои разошлись, к Безроду подсел Стюжень.

– Я все думаю… значит, не помнишь ни отца, ни матери?

Безрод кивнул. Волочек рассказывал, что его нашел дружинный Хадсе в самую длинную ночь, в самый лютый мороз. Тогда неведомо откуда на заставу налетела короткая летняя гроза, и землю били молнии. Хадсе заплутал и даже с жизнью простился, но неожиданно жизнь и нашел. Забрел в скальную пещеру и в ней наткнулся на малыша, русенького, крохотного, вот только русые волосенки уже била ранняя проседь. Рядом лежало тело женщины, видать не успела опростаться, как отпустила душу. Не нашли потом той пещерки. Как ни искали. И как баба попала на остров – тоже не узнали.

– Кажется, я знаю твоего батюшку, – задумчиво бросил старик, оглаживая бороду. – Знаю.

– Кто? – пересохшим горлом проскрипел Сивый. – Кто?

Мудрый старик ничего не ответил, только посмотрел на Безрода и отвернулся, покачав головой.

Той же ночью истребили ладейный дозор. Теперь даже грести оттниры не смогут, как раньше. Половина скамей запустует.

А еще Безрод видел Сёнге. Жив гойг. Дадут боги, еще свидятся лицом к лицу. Уже скоро, недолго осталось…

Оттниры оказались в ловушке. Начни собираться к отходу на ладьях – перестреляют, как давешний дозор. Даже паруса поднять не дадут. Еще поглядеть, кто кого осаждает! Смешно, только горек получается тот смех. Как они оказались в лесу? Как там оказался седой боян, который перепел, переплясал и на мечах побил? Как? Брюнсдюр стянул людей в один стан. Нечего больше дробиться. Перестреляют поодиночке и головы поднять не дадут. Только и осталось, что сойтись грудь в грудь.

В урочное утро ворота Сторожища отворились. Дружинные прыгали в воду, переходили речку и стройными рядами вставали на берегу. Оттниры держались поодаль и даже подойти не смели, чтобы перебить боянов по одному. Подойди они ближе, тут же попали бы под стрелы. А бояны сиганули бы в реку, лови их потом у водопада, подставляй бока ночному ужасу. Стало бы лесных призраков только больше. Полуночники отошли от леса насколько сделалось возможно и ждали. Окружили становище скамьями, снятыми с ладей и щитами и с бессильной злобой глядели, как собирается на берегу Озорницы боянское воинство. Ох, жарко станет!

Только быстро смешавшись с горожанами, оттниры могли избежать убийственных стрел, и едва все бояны встали на берегу, полуночники стремительно покатились на противника грохочущей, лязгающей лавиной. Их находили стрелы лесных призраков, дружинных на стене, оттниры спотыкались и десятками катились под ноги бегущим сзади, но остановиться уже не могли. Две дружины, летящие друг навстречу другу, сшиблись. Люди Безрода бессильно опустили луки и закусили губы.

Брюнсдюр оставил три сотни в запасе. Как много лесных призраков, он не знал. Не знал и того, когда те ударят. Кто кого пересидит, кто кого перетерпит. Больше людей не было ни у полуночников, ни у боянов. И те, и другие это знали. Все на виду.

Сивый приказал стоять на месте, пусть хоть руки-ноги иззудятся. Если невмоготу – кусай губы, но стой. Хочешь рубиться – руби лес, но на поле ни шагу. Сам стоял за дубом и, прищурившись, мерил глазами три засадные сотни оттниров. Они встали поодаль, ровно скалы, такие же неподвижные и мрачные.

Отвада рубился в голове дружины, отбросив щит, ухватив меч двумя руками. Оттнир в бою не подарок. Любому племени в гордость. Боян такой же, силен, зол, свиреп. Две дружины вгрызлись одна в другую, ровно волки у туши в голодный год. Кусались железными зубами, перемогали силу силой. Отрывистое дыхание сотен сорванных глоток, с каждым ударом взлетало в небо, чисто порыв горячего ветра. Изголодавшись по настоящей сече, мучимые злой памятью, Коряга и остальные млечи рубили врага остервенело. Корягу окружило несколько оттниров. Тех, что впереди стояли, сам срубил, остальных млечи смяли. Перегуж рубился холодно и расчетливо. Набежавшего полуночника полоснул по ногам, а едва тот с ударом взмыл в воздух, пропустил мимо себя и по самую рукоять вогнал в шею нож.