Азамат Козаев - Ледобой

– Руку с глаз долой!

Сивый отвел руку, сощурился. Человека, стоявшего рядом, Безрод узнал сразу. Отвада-князь. С лица спал, кольчуга в трех местах порвана. Должно быть, и под кольчугой не все ладно. Кривится, из глаз искры мечет. По всему видать, не первый день рубятся. И с такой ненавистью Отвада глядит, будто ухмылка Безрода только хуже сделала. Смертника подвели к самому высокому месту стены, если посмотреть вниз – голова кругом пойдет. Князь тоже подошел к самому краю и бровью не повел, когда вокруг засвистели стрелы. Сложил руки воронкой, поднес ко рту и так рявкнул, что перекричал гул сражения. Кто-то снизу крикнул в ответ. И такая встала тишина, густая да вязкая, хоть топор вешай.

– Эй, Брюнсдюр, рыбоед протухший, глаза б мои никогда тебя не видели, хорошо ли речь мою разумеешь?

Попутный ветер забросил на городскую стену голос предводителя оттниров. Сильный голосище, густой, словно мед в дупле! Как играет! Должно быть, Брюнсдюр неплохо поет. Безрод усмехнулся, это ясно всякому, кто худо-бедно умеет слушать.

– Да, князь, речь твою разумею. Вот только голос твоего меча никак не услышу.

Полуночная сторона грянула дружным басовитым хохотом, и Безроду показалось, что в море смеха, не мешаясь с остальными, грохочет голос вождя оттниров. Теперь Сивый голову отдал бы на отрез, что вождь полуночников поет не хуже местного сказителя Витея. А у того под словом пиво делалось хмельнее, кровь бежала быстрее, хлеба поднимались без дрожжей. Отвада и сам улыбнулся. Красивому броску, сильному удару, острому слову как не улыбнуться? Тот, кто живет клинком, всему цену знает.

– Тебя ждет мой меч. А уж песню сыграет – заслушаешься! – весело крикнул князь, оглянулся на своих, подмигнул.

– Чего же ты хочешь?

– А всякий ли бой твои парни знают? Или только стенка на стенку? Оно и понятно, в стенке даже неумеха спрячется.

Безрод тяжело сглотнул и потер глаза. Скоро все кончится. Вот он, княжий приговор.

– Никак скучаешь, Отвада-князь? Сколько моих воинов из шкуры лезут, а тебе все скучно! Чем тебя потешить? Говори сейчас. Город возьму, станет не до смеха. Сам смеяться буду.

Безрод глядел туда, откуда прилетал сильный голос, пытался разглядеть князя полуночников, но мешали слезы. Разбередил отец-солнце глаза после долгой отвычки, в слезы бросил. Ничего не видно.

– Есть у меня диво-поединщик! Когда рубится, будто песню поет! С мечом чудеса творит! Пляшет так, что подметки отлетают! Да только в стенку не поставлю! Все равно что свиней из золотого корыта кормить. Как тебе такое диво, поедатель рыбы?

Брюнсдюр не замедлил с ответом. Грянул так, что, не будь ветра-помощника, и без того услышали бы.

– Голомей, князь млечей, уж на что силен был да храбр, а все равно побил я его.

Млечи на стене засопели.

– Соловейский князь Рев был угрюм, рубился тяжело, да скучно. Но я поднялся с ложа и вскорости забыл про те раны.

Соловеи набычились, насупились, поглядывали вниз мрачно, исподлобья.

– Но ты, Отвада-князь, – другое дело! Я справлю по тебе пышную тризну! Такого врага у меня еще не было.

– Так нравится мое диво, Брюнсдюр-ангенн? Выставишь своего поединщика?

– Да!

– Значит, на рассвете?

– Да!

Отвада повернулся к Безроду, хищно оскалился.

– Твой черед подошел. – Князь усмехнулся. – Догадался, кто этот диво-поединщик? Уж ты спой, спляши, не посрами князя!

Дружинные едва наземь от смеха не осели. Умеет князь развеселить, будь то мир или война! Этот неровно стриженный, неподпоясанный смертник, седой да худой, завтра на рассвете уйдет на верную гибель. Смех один! И, кто бы ни победил, Сторожище останется в выигрыше. Если Безрод побьет оттнира, глядишь, поубавится спеси у полуночников. А если побьют Сивого, тоже не беда. Выйдет князь на стену и скажет: «Ай, спасибо! Сделали за меня черное дело! Этот сивый горазд лишь глотки исподтишка резать да золото в темноте таскать! Благодарю, что зарезали, самому мараться охоты не было!» А безродному придется завтра со своими рубиться. То-то потеха предателю выпадет! Говорят, этот сивый продал Волочкову заставу полуночникам! Поэтому и остался в живых. Значит, сам из полуночников! То ли рюг, то ли урсбюнн. Собаке собачья смерть! А чтобы к родичам не сбежал, даст на мече клятву. Хуже нет бесчестья для того, кто свой меч ложной клятвой сквернит. Не будет ему покоя ни у своих, ни у чужих. Последнее дело на мече ложную клятву приносить. Прилюдно поклянется.

Безрод возвращался в дубовую клеть и чувствовал себя необыкновенно легко. Как будто выше ростом стал. Плечи раздались, грудь колесом выгнулась! Словно бы таскал на ногах неподъемные колодки и разом сбросил. Там, на стене, оглядел дружинных, каждого нашел глазами и усмехнулся.