Азамат Козаев - Ледобой

– Рты позакрывайте. Душа вылетит – не удержишь.

Бросил половинки сапога на улицу и прошел к себе. Впервые спокойно уснул. Сразу. Будто спал на мягкой перине.

Утром впервые обошел кого-то из млечей на бегу вокруг Вороньей Головы. Жаль, не Корягу. А когда к скале подбежал, от радости попробовал петь. Пел про скорые морозы, про девицу-красавицу, про горячую любовь, что снега топит, про верность девушки вою. В голос выводил переливы. Хоть и в четверть того, что раньше, а все же пел. То-то певцы доморощенные вылупились, даже рты пораскрывали. Всякий безголосый неумеха воображает, будто петь умеет. Ласточкой вспорхнул с обрыва, без брызг ушел головой в воду и широкими саженями погреб к тому берегу.

Вышел на берег все равно последним, однако чью-то спину перед самым поворотом все же увидел. Стало быть, не так все плохо. А молодцы даже поесть не успели, когда Сивый с ухмылкой ступил на двор. Воинство проводило Безрода мрачными взглядами и снова уткнулось в миски. Ели прямо на земле, вокруг костров, бойцы постарше – в тереме с князем и боярами. Безрод прошел мимо дружинных и бровью в их сторону не повел. На мгновение повисла тишина, в головах все гадости вертелись, но Моряй скорее прочих оказался на язык:

– Поглядите, идет гордый, будто горы своротил! А всей-то горы – крохотный мешочек. А гонору на всю Воронью Голову!

Парни грянули громким смехом. Иные чуть не подавились. Нашел время шутки шутить! Безрод не обернулся, однако губы в ухмылке растянул. Шутка – не гадость. Узнал голос.

Сивый ушел есть в избу. Оставил в миске немного каши для домового. Всякий раз проверял, принял ли? Принимал. Не оттого ли даже на голых досках спалось мягко и спокойно, будто на пуховой перине?

На ратную поляну Сивый забрал с собой березовое поленце, чтобы не зря время проводить. Сел так, чтобы только ноги и видели, а что человек делает, было деревом скрыто. Прижался затылком к старому дубу. Пошептался со старожилом дубравы, вылил в корни полный кувшин меда. Тот, что принес Тычок. Без балагура пить одному не хотелось, а пить с кем-то – да и не с кем. Утвердил на коленях березовое полено, угловатую четвертину, прошептал что-то и положил пальцы на острый край. Ущипнул ногтями, оторвал волоконце…

Гуща заревел как бык. Так по загривку получил, что звезды из глаз посыпались. Того и гляди, лес подпалят. Вскочил на ноги, поискал глазами Безрода, чтоб зло сорвать, как давеча Коряга сделал, и, всхрапывая, словно настоящий бык, бросился к дубу. Однако, не добегая пары шагов, остановился и замер. Будто с разбегу наскочил на каменную стену, хорошо мозги не расплескал. Сидит себе человек в березовых стружках, личину из полена стругает… Да не железом – пальцами! Уж и лик носатый из дерева проступил, угадывается борода, усы, высокий лоб. Больше ничего пока не видно. Гуща и дышать забыл. Сидит душегуб и образ лепит, будто не дерево под руками, а хлебный мякиш. Пальцы в кровь сбил, но это понятно – отвычка. Дело наживное. Пяток поленьев, и снова пальцы мозолями покроются. Вся дровина кровью измазана, прямо по лику пятна идут. И вдруг понял Гуща, чей лик так благосклонно принял кровь. Ратник. Смертник поднял глаза с немым вопросом. Млеч закусил губу, покачал головой. А следом уже топали Коряга, Рядяша, другие. Увидели, что Гуща замер, как столб, решили выяснить, в чем дело. Безрод едва шаги услышал, лик упрятал за спину и одним жестом стряхнул с ног березовую стружку. Очень выразительно поглядел в глаза Гуще и притворился спящим. Гуща подумал-подумал и несколько раз яро пнул дерево, будто человека. Прошипел, чтобы все слышали:

– Получи, соглядатай полуночный! У-у-ф, полегчало!

И за руки отвернул всех обратно на поляну. Мол, время не ждет, враг на носу, а безродина свое получил.

Вечером, перед самым заходом солнца, в ту закатную пору, когда последние лучики растекаются по земле, Безрод встал на свое место в дверях. Уже не держался руками за створ, сложил их на груди. И тотчас получил сапогом в грудь. Потом еще одним. И еще. Восемь дружинных вышли на середину избы, обозленные до предела, если только была середина в избе, сплошь заставленной ложами. Коряга, Дергунь, Взмет – млечи, Торопь, Шкура – соловеи, Гривач, Остряжь, Лякоть – бояны. Глаза горели у всех восьмерых. Надоел смертник пуще неволи, и без того зажился на белом свете. Будто сговорились.

– Полно бока отлеживать, гадина полуночная. Завтра на поляну выйдешь. Сам не выйдешь – силком поставим.

Безрод молча кивнул и ушел в свой угол. Завтра, так завтра.