Азамат Козаев - Ледобой

– Журавушка на восток полетел.

Мне не хотелось от Безрода уходить, ой, как не хотелось! Сама себя победила. Все сделалось ясно, как белый день, и встало на свои места, только муженек мой ни о чем таком и не догадывался. Эх, забежать бы ему в лицо и глаз не спускать, и чтобы ласкал зябким взглядом полыхающее нутро, и чтобы самому от моего огня теплее стало… Но даже с места не сдвинулась. Только брякнула что-то про журавля, и про восточную сторону. О боги, да кто из нас холоден? Разве он холоднее меня, дуры, не разглядевшей за студеными глазами горячего сердца? Поздно. Перед смертным боем нужно одному побыть, в себя заглянуть. Как поднимется солнце, и сама встану против. Никто за язык не тянул. Есть ли на всем белом свете такие дуры, как я? Теперь, когда отдала душу чувствам, что загуляли в ней, как шальные ветры, мне предстоит его убить? Какой по счету встану? Сколько ран к тому времени на себя примет?

Он только кивнул, услыхав про журавля. Ни слова назад не вернул. Преклонил колено земле, спрятал лицо в ладони и замер. Журавль закурлыкал, и я задрала голову в небо. То не журавль курлычет, это счастье мое улетает. Само пришло в руки, только не удержала. Хоть и лежит меж нами всего шаг, но как будто целая пропасть, – не перебраться, не докричаться. Тут еще ноги задрожали, холодный пот прошиб – до самых глубин дошло, что теряю Безрода. От горечи пред глазами задвоилось. Или то слезы запоздалые полились? Не дыша, глядела в спину, глотала непрошенные слезы и молила: «Оглянись, оглянись!» Но Сивый закрылся от меня наглухо. Да и поздно уже. Кровь пролита…

Ко мне шла мрачная Гарька. Наша коровушка уже все знала, и за жизнь Безрода, не колеблясь, отдала бы мою, никчемную. На ее плечах висел Тычок, блажил, хватал за шею, за руки, просил вернуться, но ее остановила бы только стрела. Или Безрод. Сивый выпростал руку и как по чудесному мановению остановил Гарьку, неудержимую, ровно дикий бык. Я только и подумала: какие же все мы скоты! Даже с богами поговорить спокойно не даем!

Тычок тихо сполз с Гарьки, она, шатаясь, вернулась обратно. Я исподлобья глядела на спину в красной рубахе, шитой-перешитой, и узнавала. Вот эти два пореза он получил в той сече на ладье. Этот длинный получен там же, этот – в драке с наемной дружиной в лесу, эти два – с недавними лихими. Их было много, очень много. Почему раньше их не замечала, ведь каждый из них – это боль и кровь… А сколько их ляжет с восходом солнца, и сколько из них станут моими? Захотелось уткнуться лбом в Безродову спину и не отнимать лица, так захотелось, что потянула носом… Вот когда меня настигло необоримое желание обрести свой дом, и чтобы непременно Сивый выстроил его для меня! Вот так сдается глупая ненависть, приходит что-то сильное, и берет тебя, дуру, одним махом. И ты уже сама не своя, сладкими корчами душит горло, но в спину студено дышит горечь потери. Будто воду держишь в ладонях. Вроде и держишь, а все равно – утечет сквозь пальцы, как ни хватай. Как все глупо! Все. Идут…

Гойг и остальные встали, разинув рты. Думали, ненавижу Безрода, думали, от невыносимой жизни с Вылегом слюбилась, возомнили себе, будто все им ясно, как белый день. А застали на коленях позади Безрода, – и рты поразевали. Что мне ваш Вылег, остолопы, что? Не стоят меж нами трудные дни и ночи, не он душу рвал, спасая меня от смерти! Просто хороший парень, но я не люблю его, не люблю! А все прочее не ваше дело! Не ваше!

– Солнце встает, боян. – Гойг первым захлопнул рот, как и полагается предводителю. – Пришло урочное время. Кровь к крови.

Воинство требует крови за своего. И только крови. Разбираться, кто прав, кто виноват, не станут. Может быть, и мне перемазаться в крови Безрода, когда он падет бездыханным? Не этого ли хотела? Не так давно к мечу примерялась, думала, хозяина ему поменять, ведь было дело?

– Я готов. – Сивый отнял от лица ладони, оглянулся на меня, усмехнулся. – Она тоже поединщиком будет. Пятым или шестым. Не раньше.

– Да ты дерзок, боян! – процедил гойг. – Одного меня за глаза хватит.

– Она встанет среди твоих воев! – Безрод упрямо гнул свое.

Каким-то тусклым и равнодушным стал его взгляд. Просто тусклым, невзрачным – и ко всему равнодушным. Глаза потухли. Мне ровно нож в сердце вонзили. Он не будет беречься. Я поняла это враз. Ушло из глаз то, что делало руки сильнее и скорее, а все тело – до жизни охочим. Ушло. Больше нет огонька, что возжигал глаза холодным блеском. Совсем другим стоял Безрод на ладье за моей спиной, не таким рубился с черными воями в лесу, не с таким лицом избивал за меня лихих. Он устал, просто устал. Поняла это ясно, как если бы Сивый сказал вслух.