Грим - Облеченные в облако [СИ]

Нюхаил во все время пути непрерывно пыхтел и плохо пахнул. Дёма всегда считал, что чем сильней человек воняет, тем хуже у него с обонянием. Этот, очевидно, был исключением. Был он длиннорук и широконос, словно напрямую от примата происходил.

— Куда вы нас ведете? — поинтересовался Дёма.

— В табор пока, — ответил Невзор. — А там, может быть, и дальше, если народ еще прежде вас не убьет. Народ у нас боевой. Да сами увидите.

— Неужели убьёте?

— А что ж вас, оставить на семена? Захотим — убьем. Захотим живыми в Аид отправим. Однако пытать в любом случае будем, не обессудь.

— Как пытать? — встрепенулся Аркадий.

— Так. Мы будем вас вопрошать, а вы нам в ответ восклицать будете.

— Вы ничего от меня не услышите, потому что я вам ничего не скажу, — быстро сказал Прометей.

— Чего же ты нам не скажешь?

— А чего вам от меня надо.

— Что же ты мне не сказать можешь, коли я сам не знаю, чего мне у тебя спросить? Еще не придумал, о чем вас пытать буду.

— Зачем же тогда пытать? — спросил Дёма.

— Так положено. Не может быть, чтобы тебе скрывать было нечего.

— Так думай быстрей, может, пока идем, и ответ найдется.

— Вот ты и думай, тебе пропадать. На какую тему беседовать будем. Может, ты лучше знаешь, чего мы хотим.

— Ну, дела… — изумился Дёма.

— Ничего не дела. Почти всегда так и бывает. Вон Промку спроси. Аркашку этого… Где имя, где прозвище никак не пойму… Его и пытать не надо, сам без спросу совет даст. Научит, как нам счастливыми сделаться. Преподаст полный соцминимум. Только все его советы мы наперед знаем. Культура там, трудолюбие. Руки мой. Может, как раз именно ты сделаешь нам предложение, от которого мы не смогём отказаться?

— Вредно и стыдно грязным ходить, — вставил Аркадий, хотя только что поклялся молчать даже под пыткой.

Из-за кустов вынырнули две собаки. Но гвалту от них было столько, словно целая свора кинулась встречать победителей.

— А вот и наше располагалище, — сказал Невзор. — Добро пожаловать — из вашей реальности в нашу действительность.

Небольшое, но кипучее кочевье расположилось на круглой поляне. Горели, обдавая дымом, костры. Торчал головастый идол в центре стойбища.

Весь табор насчитывал человек до двухсот, включая детей и женщин, высыпавших посмотреть на пленных.

Такого любопытства в отношении своей персоны Дёме наблюдать еще не приходилось. Женщины оставили костры и приблизились. Более сопливые соплеменники, побросав палки, которыми за минуту до этого избивали друг друга, протискивались в первый ряд. Особо назойливых отгоняли взрослые хамы, чувствовавшие себя героями дня.

Шуму, конечно, было еще больше, чем от тех двух собак.

— А ты ничего, бойкий, — похвалил одноокий Дёму. — Хоть нас и не победил, но удивил очень. Нанимайся ко мне в опричники. Промку не приглашаю, он на наше племя злой. А тебе я жалованье положу. Бабу, какую хошь, положу. Есть тут одна — совсем замечательная. Молчаной звать. Живет у меня в кустах.

Он свистнул негромко. Баба немедленно вылезла из кустов. Дёма взглянул на нее небрежно: баба как баба. Кроме того, что почти немытая и одетая кое-как, ничего замечательного в ней не было.

— Чего ж в ней такого особенного? — спросил он.

— А вот сейчас увидишь. Давай, — кивнул этой бабе Невзор, зажимая уши.

Те, что стояли ближе, в том числе Аркадий, последовали его примеру, а баба, набрав воздуху полную грудь (а грудь у нее была полная), вдруг издала такой вопль, что племя присело, словно придавленное, эхо отозвалось испуганным заикой, а с ближайшего дерева замертво свалился фазан.

Дёма, еще не отвыкший от грома земных битв, особого потрясения не испытал. Хотя слышал такое впервые.

— Видал? — Глаз Невзора счастливо сиял. — Молчит-молчит, да как гаркнет… Ну-ну, — окоротил он, видя, что Молчана опять стала делать глубокий вдох. — Накличешь себе клиентов, дура. Это у ней так… это охотка… Охотница она у нас. — Он ковырнул мизинцем ухо, потряс головой. — Она хоть охотничья, но отходчивая. И собой недурна: что голос, что стать. И фигура нефригидная, и ноги не хуже многих. Хорошо исполняет супружеские обязанности.

На Дёмин солдатский взгляд в ней было не более обольщенья, чем в боевом слоне.

— Привередничаешь, касатик, — правильно понял его мнение одноглазый. — Каких же тебе киприд?

— У него, наверно, глаза болят. Не видит в бабе прекрасного, — сказал Селяныч. — Мы б тебе зренье поправили, да окулист у нас околел в прошлом году.

— Ну, не хочешь — не надо, — не стал настаивать предводитель. — Она жалеет только желающих. Скажи мне, добрая молодица, хочешь ли себе такого бойца?