Тереза Эджертон - Ожерелье королевы

— Если я не ошибаюсь, это — здесь.

Ко входу спускались две ступеньки. Дверь громко заскрипела, когда Вал ее толкнула, и где-то в глубине глухо звякнул колокольчик.

Воздух внутри был такой спертый, что Софи закашлялась. По сторонам, куда ни взгляни, лежала пыль и царил полный беспорядок: неровные груды книг и бумаг, кучи изношенной одежды, темной от плесени, в беспорядке навалена сломанная мебель, горками составлены битая посуда, потускневшее серебро, древние чайники.

И повсюду бутылки и пузырьки — из-под лекарств, чернил, благовоний, пыльные винные бутылки, на дне которых сохранился засохший осадок, бутылки из зеленого и синего стекла, всех мыслимых форм и размеров, поблескивали в свете обшарпанного светильника, подвешенного к ржавой железной скобе.

Софи содрогнулась при виде осадка на дне бутылки. Однажды ей пришлось держать в дрожащих ладонях подобный сосуд — тонкую склянку, на дне которой лежала горсть серебристого пепла и клочок пергамента с неаккуратно нацарапанной ужасающей новостью: «Ваша принцесса-чародейка мертва. Оставьте опасный путь, которым вы следуете, пока вы всех нас не погубили».

— Химена погибла. Ее предали и убили наши соплеменники, — зашептала Вал на ухо Софии; та очнулась от страшных воспоминаний. — Нам остается только надеяться, что ей удалось каким-то образом сохранить жизнь ребенку.

В другом конце комнаты зашуршала бумага; судя по звуку, кто-то стремительно удалялся по невидимому проходу. Скелеты, разодетые в пышные лохмотья и подвешенные в ряд к балке в дальней части помещения, начали раскачиваться, как трупы на виселице. Затем с громким скрипом отворилась дверь в глубине комнаты и на свет вышла совершенно гротескная фигура. Софи тихо ахнула.

Это был старый, очень старый гоблин, принадлежавший к народу, представителей которого не часто увидишь, — к горбачам; долговязый, длиннорукий, длинноногий, из-за горба его шея была сильно согнута вперед. Он просто олицетворял собой гоблинскую респектабельность, хотя и сильно потрепанную: просторная, табачного цвета куртка, заношенные коричневые камзол и штаны, серые шерстяные чулки, но на башмаках — серебряные пряжки, а его мелко вьющиеся седые волосы завязаны на затылке черной атласной лентой — все это олицетворяло невероятное превосходство над соседями — скромными олухами и толстопятами.

Увидев посетительниц, он заметно удивился.

— Леди…— начал он, но затем его цепкий взгляд приметил нечто, и старик очень низко поклонился. — Вы пришли за ребенком?

Вал приподняла вуаль, вытащила длинную блестящую шляпную булавку, украшенную жемчужиной, и заколола вуаль так, чтобы та мягкими складками спадала назад.

— Возможно. Сперва нам нужно многое выяснить. Во-первых — как такое дитя попало под твою опеку?

Горбач снова поклонился.

— Девочку оставили на мое попечение вскоре после рождения, мадам. Ее мать произвела ее на свет в комнате наверху, прожила здесь некоторое время, но следующим летом вынуждена была поспешно уехать. Увы, я не могу сказать, что девочка все еще находится под моей опекой. Я заботился о ней, как мог, пока она лежала в колыбели, но она подросла и с годами стала неуправляема.

Вал сделала шаг вперед, и свет упал на ее лицо. Вуаль была ей действительно необходима, и пусть лицо ее не было красивым, случайный прохожий с первого взгляда запомнил бы его — эти гордые темные глаза, характерный нос с горбинкой и яркие алые губы.

— Такие дети зачастую трудно поддаются воспитанию, они чрезвычайно склонны к упрямству и своеволию. Если конечно, не попадут в руки воспитателя, знающего, как привить им послушание. — Вал жестом выразила нетерпение. — Итак, девочка оказалась неуправляемой. И что дальше?

— Она одичала. Большую часть времени живет на улице, хотя в плохую погоду все-таки приходит. Она сейчас здесь. — Опять среди наваленного грудами хлама послышался шорох и мускусный, звериный запах пронзил застойный воздух.

Софи нервно огляделась. Вал не теряла времени. Не обращая внимания на поднявшуюся клубами пыль, на вихрем взвившиеся бумаги, на пощелкивание потревоженных скелетов, она резко наклонилась, ухватила ускользающий лоскут грязной ткани и вытащила на свет оборванного ребенка.

Тот завизжал и стал отбиваться. Но несколько резких слов, сильный подзатыльник — и вот уже ребенок покорно сжался у ее ног.

— Вот видите, правильно я сказала — если не попадут в руки воспитателя, знающего, как привить таким детям послушание.