Лорд Дансени - 51 рассказ

Слава, блуждавшая по дорогам в сопровождении жутких авантюристов, однажды, небрежно напевая, прошла мимо поэта.

И тогда поэт сделал для нее маленькие венки из песен, чтобы возвысить ее голову перед судом Времени; но все равно она носила вместо них ничего не стоящие гирлянды, которые неистовые граждане, встречавшиеся ей на пути, делали из скоропортящихся вещей.

И всякий раз, когда эти гирлянды увядали, поэт приходил к ней со своими венками из песен; и все равно слава смеялась над ним и носила ничего не стоящие украшения, которые всегда увядали к вечеру.

И в один день поэт горько упрекнул ее, сказав так: «Прекрасная Слава, и на шоссе, и на тихих сельских дорогах ты не прекращаешь смеяться, кричать и шутить с никчемными людьми; я тружусь ради тебя и мечтаю о тебе, а ты дразнишь меня и предаешь». И Слава повернулась к нему спиной и ушла, но уходя, глянула через плечо, улыбнулась поэту так, как никогда не улыбалась прежде, и почти шепотом сказала:

«Я встречу тебя на кладбище за работным домом через сотню лет».

Харон склонялся вперед и греб. Все было едино для его усталости.

Дело было не в годах или столетиях, но в широких потоках времени, и в старой тяжести и боли в руках, которые стали для него частью рутины, созданной богами и перешедшей в Вечность.

Если бы боги послали ему встречный ветер, даже это разделило бы жизнь в его памяти на две равные части.

Таким серым был мир всегда – там, где он находился. И если какой-нибудь луч света проникал на миг в царство мертвых, может быть, на лице такой королевы, как Клеопатра, его глаза этого не чувствовали.

Было странно, что мертвые теперь прибывали в таких количествах.

Они появлялись тысячами там, где обыкновенно бывало до пятидесяти. Но не в обязанностях Харона и не в его привычках было обдумывание причин этих событий.

Харон склонялся вперед и взмахивал веслами.

Затем никто не появлялся некоторое время. Это было необычно для богов – не посылать так долго никого под Землю. Но боги знали лучше.

Потом человек явился в одиночестве. И маленькая тень сидела, дрожа на одинокой скамье, и большая лодка отошла от берега.

Только один пассажир; боги знали лучше.

И великий и усталый Харон греб и греб рядом с маленьким, тихим, дрожащим призраком.

И звук реки был подобен могучему вздоху, каким Печаль в начале времен была отмечена среди ее сестер, и звук этот не мог умереть, подобно эху человеческого горя, парящего над холмами Земли. Нет, этот звук был стар – стар как время, как боль в руках Харона.

Потом лодка по медлительной серой реке доползла до побережья Dis, и маленькая, тихая тень, все еще дрожа, ступила на берег, а Харон устало направил лодку вспять. Тогда маленький призрак, что некогда был человеком, заговорил.

«Я последний», сказал он.

Никто прежде не заставлял Харона улыбаться, никто прежде не заставлял его плакать.

Когда путешественники из Лондона вступили в Аркадию, они оплакивали друг другу смерть Пана.

И вскоре они увидели его лежащим тихо и неподвижно.

Рогатый Пан был недвижен и роса лежала на его шкуре; он не был похож на живое существо. И затем они сказали: «Это правда, Пан умер».

И, стоя в печали над этим огромным телом, они долго смотрели на незабвенного Пана.

И вечер настал, и взошла маленькая звезда.

И тогда из деревни в какой-то аркадской долине под звуки праздной песни пришли аркадские девы.

И когда они увидели внезапно в сумерках старого лежащего бога, девы замедлили свой шаг и зашептались друг с другом. «Как глупо он выглядит», сказали они и при этом негромко рассмеялись.

При звуке их смеха Пан подпрыгнул, и гравий взлетел из-под его копыт.

И пока путешественники стояли и слушали, скалы и холмы Аркадии звенели от звуков преследования.

Я видел на днях румяное лицо Сфинкс.

Она нарумянила свое лицо, чтобы глазеть на время.

И время не пощадило ни единого румяного лица в целом мире – только ее лицо.

Далила был более моложе, чем Сфинкс, и Далила – прах.

Время не любило ничего, кроме этого бесценного румяного лица.

Меня не волнует, что она уродлива и что она нарумянила свое лицо – только бы она отняла у Времени его тайну.

Время развлекается как дурак у ее ног, когда оно должно разрушать города.

Время никогда не устанет от ее глупой улыбки.

Вокруг нее еще остались храмы, которые оно забыло уничтожить.