Татьяна Устименко - Лицо для Сумасшедшей принцессы

Впрочем, рассуждая о всеобщей нелюбви к себе, Аберон намеренно кривил душой. У него все-таки водился один друг, давний, закадычный и необычный. Есть люди – которым необычайно идут любые пороки, а других – безобразят даже добродетели. Гнус принадлежал к расе гномов и состоял при дворцовой кухне, занимая положение всеми презираемого отщепенца. Остается только гадать, как смогли прекрасные эльфы, народ в общей своей массе добрый и отзывчивый, допустить подобную несправедливость? Но вот, тем не менее, не только допустили, но и одобрили. Когда-то очень давно, Гнус мечтал стать магом. Спокойный, услужливый паренек, неизменно вежливый и улыбающийся. Ну и пусть, что росту в нем было чуть больше чем у знаменитых рохосских догов. Ведь в любом человеке, эльфе или гноме, самое главное не импозантная внешность – а красота внутренняя, духовная. Сметливый гном очень нравился великим эльфийским магам, снисходительно допустивших его в число своих, не учеников конечно, а для начала – всего лишь помощников. По принципу – принеси, подай, смешай вон те компоненты, да смотри – не перепутай. А после всего – пойди прочь. Но неглупый гном радовался и этому. И может, ждала бы его неплохая карьера кудесника-подмастерья, если бы в один черный день, передвигая потолочный кухонный крюк, он случайно не свалился в чан с кипящим маслом. Несчастного немедленно извлекли из огненной жидкости и излечили, ровно настолько – насколько это оказалось возможно. Гном выжил и постепенно оклемался. Но с той поры юношу безобразно перекосило, левая рука ссохлась и повисла серой, парализованной плетью, а покрытое ожогами лицо стало страшнее омерзительной личины самого непотребного демона. И имя его настоящее как-то мало-помалу забылось, сменившись презрительной собачьей кличкой – Гнус. Убогого урода, из показной жалости, которая зачастую ранит людей намного сильнее открытой жесткости, не выгнали из дворца, а разрешили жить в темном углу под черной лестницей, иногда кидая туда объедки и поношенные лохмотья. Гнус замкнулся, озлобился и научился яро ненавидеть всех и вся. До тех пор, пока его однажды не отыскал малолетний принц-альбинос, который одел, накормил и приблизил к себе больного уродца – назначив личным, любимым шутом. Вот тут то Гнус и почувствовал удобную возможность отыграться на своих вчерашних обидчиках, ибо никакое моральное удовольствие в жизни любого живого существа никогда не сравнится с удовлетворением аморальным. И злопамятный шут начал мстить. Поскольку он всегда чрезвычайно успешно заметал мельчайшие следы своих проделок, то явных обвинений против него никто не выдвигал. Себе дороже. Но слухи никогда не родятся на пустом месте. И наверно не зря намекали, что изобретательные выдумки Гнуса стали причиной падения тяжелой люстры, переломавшей немало рук и ног, и знаменитого отравления вкуснейшим раковым супом, от которого вроде бы скончался кто-то из самых заносчивых придворных, особо недолюбливающих выскочку-шута. Часть же излишне бойких на язык и вообще исчезла бесследно. Гнуса начали бояться, пожалуй, даже сильнее, чем его высокородного покровителя. Гном же не боялся никого. Ведь если ты никого не боишься, значит, ты и есть – самый страшный.

Второй человек, не брезговавший обществом Аберона, стал полной противоположностью отвратительного, полупарализованного шута. Принц частенько исчезал с Поющего острова, иногда на месяц, а порой и на более долгий срок. Мир людей еще будоражили отголоски кровопролитной войны между эльфийскими кланами, сильно сократившей их число, и вынудившей отступить выживших на территорию изолированного, неприступного острова. В юном возрасте наследника томили неясные, трудно реализуемые мечты и желания, лишавшие его не только власти над собственными подданными, но и над самим собой. Кто не властен над собой, зачастую склонен домогаться власти над другими. Аберон алкал всего одновременно – славы, силы, богатства и, конечно же, примитивной, но упоительно сладкой плотской любви. Запоздалое половое созревание, не чуждое и вечно молодым эльфам, вовсю давало знать о себе, требовательно волнуя кровь, и вызывая в сердце и чреслах неясное томление, называемой жаждой женщины. Аберон искал физических удовольствий.

Ее звали Маргота де Вакс, и она происходила из знатного, но обедневшего дворянского рода. Однажды, они случайно повстречались на лугу, где принц откапывал корневища золотого уса, а девушка собирала полевые цветы. Яркие лучи утреннего солнца, отразившиеся от серебряных эльфийских кудрей, и стали теми роковыми стрелами несчастной любви, насквозь пронзившими наивное девичье сердечко. Плащ из багряной парчи, подчеркнувший необычайность алых глаз юного альбиноса, совсем не напугал, а лишь сильнее привлек прекрасную Марготу. Аберон же в свою очередь, тоже был немного очарован безыскусной красотой шестнадцатилетней туземки. Каштановые косы девушки доверчиво сплелись с серебром его волос, узкие бледные губы соединились с вишневой мякотью ее свежих уст. Маргота обещала скорее умереть под пытками, чем выдать высокий титул своего царственного возлюбленного, среди людей считавшегося чем-то сродни демону. Эльфов в этих краях ненавидели и боялись. Они встречались тайно, всего несколько раз. Уже на втором свидании их надежно укрыл стог свежескошенной травы, послуживший преступным влюбленным и венчальным алтарем, и первым брачным ложем. А вскоре в жизни наследника наступили столь значимые перемены, что он и думать забыл о мимоходом соблазненной им деревенской простушке, давшей нерушимый обет вечной любви и верности. Интересовала ли Аберона ее дальнейшая судьба? Да ничуть! Мужчины, слишком часто, сознательно выбирают роль не обремененных излишней щепетильностью ценителей нетронутого цветочного нектара. Эгоистично собирают его с девственного букета невинности, а впоследствии – грубо отбрасывают за ненадобностью приевшиеся чувства, утратившую свежесть и новизну.