Татьяна Устименко: Сумасшедшая принцесса

Самым бесцеремонным человеком в замке была немолодая нянюшка Мариза, которая имела привычку, высунувшись в окно третьего этажа, голосить на весь двор, призывая Мою Светлость выполнить какие-нибудь нудные ежедневные обязанности. А чего церемонится с малолетней непоседой? И заскорузлые, но заботливые руки рьяно намывали мою грязную шею или расчесывали вечно спутанные рыжие локоны. Костяной гребень непременно застревал в непослушных прядях, и по длинным коридорам разносились недовольные девчоночьи вопли, испытывая терпение взрослых обитателей замка. Родственники раздраженно хмурились и торопились укрыться за толстыми дверями. И лишь много позднее я смогла понять то, что долгое время внушало мне неосознанное чувство защищенности, неизменно испытываемое в присутствии Маризы или ее мужа, бывшего начальника гвардии замка Брен, а ныне просто старого толстого одноглазого Гийома. Они оказались единственными, кто при взгляде на меня не проявлял страха и отвращения, с трудом скрываемого, но все же постоянно проступавшего сквозь слащавую маску светского этикета. Возможно, именно неизменное обращение – Ваша Светлость, преследовавшее меня с первых сознательных дней жизни, и проложило ту огромную пропасть между мной и моими сестрами и братьями, которых всегда называли просто «молодая госпожа» или «молодой господин». И пропасти этой было суждено сохраниться навечно.

До двенадцати лет самым близким человеком в мире я считала свою мать – графиню Антуанетту де Брен, с наивной непосредственностью радуясь любому знаку внимания и нежности с ее стороны. Вполне вероятно, самообман мог бы продолжаться и дольше, будь я менее наблюдательна, или будь моя матушка более чуткой женщиной. Увы, блистательная графиня Антуанетта являлась, в первую очередь, тонкой ценительницей изящных манер. И только во вторую – женой и матерью. Не понимая этого и начиная замечать, что моя мать с некоторых пор старается под любым предлогом уклониться от ежедневных утренних и вечерних поцелуев, служивших чаще всего лишь данью правилам хорошего тона, я поначалу испытала безмерное удивление и замешательство. Тем более что матушке хватило такта не целовать в моем присутствии и всех остальных своих детей. Ведь до этого времени я с полным основанием могла считать себя любимым чадом богатых родителей, имея наряды, игрушки и личные апартаменты, во многом превосходящие мечты и желания моих братьев и сестер. Разобраться в непонятной ситуации мне помогло качество, неоднократно заклейменное нянюшкой Маризой как один из самых отвратительных пороков дурных людей: привычка подслушивать разговоры, для любопытных детских ушей вовсе не предназначавшиеся.

Помню, все произошло в один из тех редких вечеров, когда вся наша семья собралась на ужин в парадной зале замка Брен. Не знаю, было ли это промыслом небес или же стало роковой жертвой непредвиденного стечения обстоятельств. Но именно в этот вечер отец не уехал на охоту, мать не отправилась на какой-либо очередной прием в доме у соседей и никто из гостей не оказался приглашен к трапезе. Поэтому за огромным столом находились только мои родители и мы – три сестры и двое братьев – наследники славного рода графов де Брен. Погода в тот вечер выдалась на удивление отвратительная. Дождь за окном стоял стеной, выбивая неумолчную монотонную мелодию по цветным витражам. Огромные свирепые волкодавы, которым доверяли охранять внутренний двор замка, не выдержали натиска холода и сырости и, поджав промокшие насквозь хвосты, убрались в теплое помещение псарни. Приходилось лишь сочувствовать стоически переносившим непогоду караульным, изредка перекликавшимся сиплыми голосами на стене замка, открытой всем ветрам. Подумав о том, сколь много молниеносно развивающихся насморков придется лечить завтра мэтру Кварусу, весьма посредственному магу, но довольно хорошему лекарю, я невольно хихикнула. О, я вынашивала изощренный план предложить свои услуги в качестве помощницы при составлении микстур, имея не совсем безобидное намерение незаметно подсыпать что-нибудь слабительное в противопростудные средства, предназначенные для облегчения страданий приболевших вояк.

Ужин протекал скучно. Сотрапезники позевывали и, несмотря на жарко полыхающий камин, все как один испытывали вполне объяснимое желание поскорее очутиться в теплом уюте своих спален. Мать выглядела обеспокоенной, бросая иногда рассеянные и как будто виноватые взгляды в мою сторону. Если взоры наши встречались иногда поверх серебряно-хрустальной сервировки изобильного стола, то слабое подобие улыбки появлялось на бледных губах матери, вновь сменяясь после этого задумчиво-расстроенным выражением. Отец не отвлекался от своей тарелки. Даже мои братья и сестры не затевали давно ставших привычными перепалок, взирая на меня с каким-то новым, затравленно испуганным выражением серых глаз. Удивительно, но сама я, по словам нянюшки Маризы, обладала глазами насыщенного, изумрудно-зеленого цвета. Все мои братья и сестры родились одинаково белокурыми и невысокими, и в этот вечер, когда они по какой-то непонятной мне причине сели по другую сторону стола, наше различие стало особенно заметным. Честно говоря, меня совсем не огорчила незримая граница, проведенная между нами белым пространством накрахмаленной скатерти. Они не хотели играть со мной, я же, в свою очередь, – отвечала им полнейшим безразличием.

Читать дальше