Раймонд Фейст - Дочь Империи

Сразу за воротами их уже ожидали Накойя и Кейок в обществе старшего садовника и двух его помощников. Все хранили молчание, только Кейок спросил:

— Что там?

Папевайо ответил беспощадно кратко:

— Как ты и думал. Там ожидал убийца. Жало Камой.

Накойя протянула руки и крепко обняла Мару. В этих руках Мара находила утешение и приют с младенческих лет, но на сей раз объятия старой няни не оказали привычного действия. Голос звучал хрипло, когда она переспросила:

— Жало Камои, Кейок?

— Красные Руки общины, взявшей своим символом цветок камои, госпожа. В это братство входят наемные убийцы, не принадлежащие ни к одному клану. Фанатики, которые верят, что убить или быть убитым — значит удостоиться одобрения бога Туракаму, поскольку смерть — единственная молитва, которая достигает слуха этого бога. Принимая поручение, они клянутся убить намеченную жертву или погибнуть при покушении. — Он помолчал; тем временем садовник осенил себя жестом защиты: Красного Бога боялись. Затем Кейок заметил с горькой иронией:

— Однако многим важным господам известно, что Братство соглашается прибегнуть к своей необычной молитве только при условии щедрой оплаты заказанного убийства. — Его голос упал почти до шепота. — Зато члены братства Камои весьма точно придерживаются предписаний того, чья душа воссылает эту молитву к престолу Туракаму.

— Почему же мне ничего не говорили об этом раньше?

— Служители Камои никак не связаны с повседневными ритуалами почитания Туракаму, госпожа. И отцы не обсуждают подобных вещей с дочерьми, если те не являются наследницами. — В голосе Накойи прозвучал несомненный упрек. Однако времени для препирательств сейчас не было, и Мара сказала:

— Я начинаю понимать, что вы имели в виду, когда говорили о необходимости срочно побеседовать о многих вещах.

Полагая, что делать здесь больше нечего, Мара сделала движение, чтобы повернуться и направиться к дому. Однако старая женщина удержала ее на месте. Слишком потрясенная, чтобы задавать вопросы, Мара послушно остановилась.

От группы присутствующих отделился Папевайо; он опустился на одно колено. В тени, падающей от священных ворот, невозможно было понять, что выражает его лицо, когда он вытащил свой меч и повернул его острием к себе, протянув рукоятку Маре:

— Госпожа, я прошу дозволения удалиться, чтобы мечом положить конец моей жизни.

Несколько долгих мгновений Мара смотрела на него непонимающим взглядом:

— О чем ты просишь?

— Я совершил святотатство, госпожа, войдя в погребальную рощу Акомы.

До этого мгновения, ошеломленная нападением убийцы, Мара не вполне осознавала весь ужас поступка Папевайо. Он вошел в рощу, чтобы спасти ее, Мару, прекрасно понимая, что такое кощунственное деяние означает для него смертный приговор без всякой надежды на помилование.

Казалось, Мара не знает, что ответить, и Кейок попытался деликатно растолковать ей суть просьбы Папевайо:

— Госпожа, ты запретила Джайкену, Накойе и мне сопровождать тебя до рощи. Папевайо не был упомянут. Он спрятался близ священных ворот и, услышав звуки борьбы, послал за нами садовника, а сам вошел в рощу.

Военачальник Акомы взглянул на своего соратника с редким для него выражением теплоты и привязанности; на мгновение уголки его рта поднялись, словно он хотел похвалить друга за победу, одержанную в трудном бою. Потом и этот след улыбки исчез.

— Мы все понимали, что покушение на новую госпожу Акомы — лишь вопрос времени. Наша беда в том, что убийца выбрал именно это место. Папевайо знал цену, которую ему придется заплатить за вход в рощу.

Смысл разъяснения был очевиден: Папевайо оскорбил предков Мары, вступив в рощу, и тем самым навлек на себя смертный приговор. Но если бы он этого не сделал, то последствия были бы еще более грозными. Если бы погибла Мара — последняя из рода Акома — каждый мужчина и каждая женщина из тех, кого Папевайо считал своими друзьями, стали бы жалкими бедолагами, почти ничем не лучше рабов или изгнанников. Ни один воин не мог бы поступить иначе, чем Папевайо: его жизнь была посвящена охране чести семьи Акома. Кейок давал Маре понять, что Папевайо заслужил право умереть смертью воина, от собственного клинка, ибо он предпочел спасти жизнь своей госпоже и всем, кого любил, ценой своей собственной жизни. Но мысль о том, что преданный и стойкий воин умрет из-за ее наивного упрямства, была для Мары невыносима. И она задумчиво произнесла только одно слово: