Далин Андреевич: Зеленая кровь

Кот, выразительно не замечая Рамона или делая вид, что не замечает, рассеянно облизнул ладонь и расправил пальцами пышные бакенбарды.

Рамон бессознательно скульнул от жажды и ожидания. Кот вскинул на него золотистые глаза с фальшивым удивлением.

– Кот… – голос Рамона снова чуть не сорвался в скулеж и был удержан в приличных рамках только усилием воли. – Я так пить хочу. Я мог бы сам взять – когда ты спал.

На скуластом лице кота мелькнула тень надменной улыбки.

– Вежливый бобик, надо же… жажда мучает, да? – мурлыкнул он и скользнул взглядом по миске с водой. – Что, обколотый, да, бобик?

Нос Рамона сморщился сам собой, а верхняя губа вздернулась над клыками. Но он все-таки желал быть корректным, а потому вдохнул внутрь свое раздражение и сказал всего лишь хмуро:

– Меня подстрелили капсулой, наверное, со снотворным. Или с чем-то вроде, – и показал кожу на боку: синяк с красной меткой в середине. – Внутри все сухо, совсем сухо, даже больно… Тебе что, воды жалко?

Кот в продолжении этой речи внимательно разглядывал темное пятнышко на бетоне с непроницаемым выражением, начесывая бакенбарды влажными пальцами. Потом мягко улегся на пол и снова потянулся.

– Вот что, – изрек наконец. – Морду от решетки, бобик.

Рамон зарычал.

– Не заводись, – кот даже не счел нужным фыркнуть. – Просто – морду от решетки. Я поставлю миску.

Рамон сглотнул до боли в горле и сел на корточки, прижимаясь спиной к прутьям клетки с противоположной стороны и не сводя с воды глаз. Кот усмехнулся, неуловимо, еле заметно, как всегда усмехаются кошки, и развалившись по полу животом, подтолкнул миску к решетке с Рамоновой стороны.

Рамон дернулся к воде едва ли не быстрее, чем кот успел убраться подальше. Потащил, было, миску к себе – но она не проходила между прутьями. Пришлось черпать воду горстями и хлебать из пригоршни. Кот, поджавшись в комок, обнимая колени, следил за каждым движением Рамона.

Как это прекрасно – вода! Как мы это не ценим, когда кругом полно воды! Когда можно съесть миску овсянки с мясом, напиться вволю и валяться на пузе, играть костью, точить зубы, ни о чем не думая! И как худо, когда собственный язык превращается в наждак, а все внутри огнем горит…

Рамон с наслаждением облизал мокрую ладонь и посмотрел на кота нежно.

– Ты – славный зверь, – сказал прочувствованно. – От тебя хорошо пахнет, я уже привык.

Глаза кота сузились в щелочки.

– Забавный бобик, – пробормотал он. – Ну, пахнет от тебя тоже, положим, неплохо. Но это не помешает мне тебя убить, если что. Имей в виду.

Рамон не столько оскорбился, сколько удивился.

– Не знаю, убьешь или нет, – сказал он дружелюбно, не в силах отвлечься от вкуса воды, припахивающей котом, долго стоявшей в алюминиевой миске, тепловатой, но прекрасной, – только не понимаю – зачем тебе пытаться?

Кот задумчиво рассматривал собственную руку – длинный свежий шрам с тыльной стороны. Потом проговорил не спеша:

– Да ты что, еще не понял, где находишься, бобик?

Рамон снова принюхался. Теперь, когда жажда ушла, голова прояснилась, кроме запахов пришли звуки – такие же скверные, как и запахи. Вдалеке, будто за стеной, кто-то скулил, как больной щенок – скулеж моментами переходил в подвывание, а потом снова в скулеж. С другой стороны лаяли, вернее, взлаивали истерическим фальцетом, а потом кто-то расхохотался пронзительно и безумно, и смех оборвался визгом.

Сумасшедший дом какой-то, подумал Рамон, а вслух сказал:

– Приют для бродяг? Да?

Кот искоса взглянул на него. В громадных раскосых глазах впервые мелькнула капелька тепла.

– Бедный бобик, – протянул он с каким-то даже сожалением. – Ты домашний, да?

– Я служебный, – сказал Рамон. – Я из Службы Безопасности.

Кот вздохнул.

– Хоть об этом-то молчи, дурачок, – сказал он совсем тихо.

Его тон не особенно Рамону нравился. Не представлялось возможным хорошенько понюхать кота, а надо бы как следует нос ему обнюхать, виски, руки на сгибах локтей – а еще дельно бы весь низ нормально обнюхать. Из-за недостатка обонятельных данных Рамон чувствовал себя несколько скованно в суждениях. Кошачий запах, пропитывающий клетку, казался слишком абстрактным, в нем было слишком много усталости, злости и застарелой боли – а важные подробности как-то сгладились, нивелировались. Но если судить по этому общему запаху, кот родился не раньше Рамона. А может, и позже. А младший не должен так…

Распоряжаться? Командовать? А если он пытается предупредить? Откуда коту знать Кодекс Стаи? Они же анархисты, коты. И эгоисты. И нет у них ни совести, ни моральных устоев.