Максим Далин - Зеленая неделя

Пили в подвальчике на центрах. Якобы модный кабак.

На самом деле, дешевая дыра. Надо было пойти в нормальное место, где грохот фанерного рока, веселая толпа и дым коромыслом. Может, известного музыканта раздражают ресторанные лабухи!

Зигфрида окружала свита: его группа, его приятели, его девицы; они все смотрели на него, как на короля — менестрели, оруженосцы и фрейлины, обожающие и вожделеющие. Менестрели снисходительно ухмылялись, пажи оглушительно ржали над его шуточками, а фрейлины хихикали, закидывали ногу на ногу и позволяли заглядывать себе в вырезы блузок. Фрейлины были пьяны вдребезги, пажи были изрядно пьяны, менестрели хватили; Зигфрид немного выпил и злился. Ему не хватало шума.

Никто не любит сидеть один. Каждый хочет, чтобы на него обращали внимание. Не каждому удается привлечь чужое внимание к себе, но это уже совсем другой вопрос. За то, чтобы стать знаменитым, каждый готов на все. Хоть трахаться перед телекамерами, хоть живых червей на публику жрать. Абсолютно каждый. Попробуйте возразить — жизнь опровергнет.

Если и есть какой-то смысл жизни в этом гадском мире, так это известность, популярность и все прекрасное, что с этим связано. Деньги. Фанаты.

Дело, конечно, не в купюрах, дело в их возможностях. Стоит взглянуть на пачку купюр — на толстую пачку зеленых купюр — и внутри головы сразу начинается презентация этих возможностей на большом экране, в очень ярких цветах. Картинки мелькают ритмично, как в хорошем клипе. Сперва зал, вопящий, заходящийся в экстазе, девицы, в поту и слезах, срывающие топики, лазерные вспышки, руки, лица, груди… Потом — звон бокалов, сияющий черным глянцем борт «Кадиллака», на котором плещется тропическое солнце, загорелые красавицы в бриллиантовых огнях — и синяя океанская волна вздымается в душе вместе с восторгом предвкушения. Уже близко, все это «потом» уже близко. Рядом, можно сказать.

Стоит взглянуть в зеркало — увидишь отличный товар. Товар — лицом. Товар — лицо, товар — роскошные волосы, грива, которой он встряхивал в такт, от чего зал заходился визгом — девушки заходились визгом. Товар — тело, упакованное дорого, как и полагается дорогому товару. Легко прикинуть себе цену.

Хорошая цена. Голос — тоже неплохой товар, хотя, по нынешним временам, голос стоит меньше тела. При современном развитии концертной техники, голоса может не быть вообще, черт с ним. Сколько консерваторских жаворонков сгинуло в небытии и забвении, спилось и сторчалось — не сосчитаешь! И ничего-то их не спасло, ни голос, ни техника вокала. Любой товар надо уметь продать, дорогие мои.

Зигфрид умел. Он прикинул свою цену, еще будучи Серегой — и сценический псевдоним писал, смешав кириллицу с латиницей — «ZигфриD» — что выглядело наимоднейшим образом. Он еще не собирал стадионов, но были ночные клубы — и ночные клубы уже набивались битком, а главное — он уже мелькнул на телеэкране; попавший в телевизор автоматически становится богом. Он всего добился сам, он точно попал в струю. Он отлично понимал, что главное в его деле — не музыка, не голос и, тем более, не слова, которые он поет. Слов почти не слышно, музыка — чем проще, тем лучше. Ритм, ритм — больше никому и не надо. Тамтам, гипноз. И девушкам, тающим под этим гипнозом — надо ауры и тела. Обещающих движений. Обещающего выражения лица. Все остальное они додумают.

Мягонькие лохушки. Тискаться за сценой, тискаться в машине. Податливое тело, влажное сияние глаз, размазанная тушь, запах пива, ужасных духов с металлическим привкусом, пота, волос… Так рада, так пьяна — тем, что сподобилась, что получила именно то, что обещала настоящая знаменитость.

Наверное, они не только стонали и ахали. Наверное, они еще что-то говорили, несли какую-то девчоночью восхищенную чушь — но Зигфрид никогда не вынимал из ушей «уши» плейера. Его подогревала гремящая в голове музыка, его музыка; питаясь добычей под тот тамтам, который был призван ее привлечь, Зигфрид чувствовал себя первобытным охотником, победителем во плоти.

Тем жарче, что добыча тоже ощущала его как победителя. Стреляный Воробей и его шизокрылые пташки. И пташек слетается все больше. Птицелов. Даже не надо посвящать отдельный манок каждой птичке — птички такие простые, птички такие глупые, что им хватает одной песенки на всех…

Но в этом кабаке этим вечером не думалось о приятных вещах — из чего легко заключалось, что это неприятный кабак.