Максим Далин - Зеленая неделя

— Вот смотри. Я любила «Иванушек». Вены порезала, в ванне — ну вот, осока.

— А я — за «Tokio Hotel». Мы с подружкой с девятого этажа шагнули. Поэтому веточки, видишь?

— Считается, что осока — если утопишься, а веточки — если повесишься, но вешаться — это некрасиво, правда? Таблетки гораздо лучше. Ах, я так Юрочку Шатунова любила, так любила! Целую банку, таблеток сто, наверное — а запивала пивом…

— Зигфрид, хотите, я буду вас любить?

— Она — дурочка, не слушайте! Она — не из-за звезды, она — из-за одноклассника…

Зигфрид шарахнулся. Морок развеялся. Мертвая девочка, прозрачная, светящаяся — косточки черепа просвечивают сквозь зыбкую фарфорово-белую плоть личика — тянет тоненькие пальчики, между ними — перепонки, черный с блестками лак с ноготков облупился.

Венок из осоки на роскошных волосах, льющихся с плеч, текучих, как вода — и вода, чуть-чуть розоватая, сочится, капает из распоротого запястья. Из-под другого венка, из-под нежной березовой листвы, из разбитой головы — мутная вода течет по сплющенному лицу…

— Нет! Нет! Убирайтесь отсюда! — закричал Зигфрид — и голос сорвался в сипение. Руки из матового каучука обвили его шею. Хохот мертвых девочек проткнул мозг стеклянными осколками.

— Девочки, давайте в ворона играть! Ворон-ворон, хвост обломан!

— Ворон каркнул: «Never mor»!

— Каравай-каравай, кого хочешь, выбирай! — и руки касаются лица, плеч, спины. Они влажные даже через одежду и цепкие, очень цепкие — холодная неживая резина. И легкие заполняет запах — березы, но больше — воды, безнадежной воды городских каналов, тины, свай, заросших зелеными космами, осоки и ряски…

— Ворон-ворон, нос окован!

— Тебе водить, тебе!

А кровь — просто водица, да еще и не очень чистая…

Фельдшер «скорой помощи», крепкий мужик с синяками бессонной ночи под опухшими глазами, выпрямился и отряхнул колени. Полез в карман за сигаретами, сказал пожилой докторше:

— Напрасно сгоняли, Марь Львовна. Окоченел уже. Вызывай труповозку.

— Ты, если чистую простынь жалеешь, хоть брезентом его прикрой, — Марья Львовна грустно посмотрела на тело, распростертое на асфальте. Пальцы трупа, сжатые в кулаки до белизны костей, судорожно вытянутые ноги и черное лицо, сведенное судорогой — все это выражало дикое, чудовищное напряжение последнего ощущения жизни. — Молодой совсем… жалко.

— Эпилептик, что ли? — спросил фельдшер. Он принес из машины кусок брезента, которым обычно застилали носилки, если случалось возить бомжей или пьяных-битых, и прикрыл то, что раньше было Зигфридом. — Странная картинка.

— Действительно, странная, — Марья Львовна усмехнулась. — Зеленая неделя.

— Что?

— Да бабка моя говорила, на Зеленую неделю, перед Троицей, русалки резвятся. Соплюхи-самоубийцы, которые на себя руки от несчастной любви наложили. Русалки его защекотали, не иначе. Суеверие, конечно… болтаю с недосыпу… Вскрытие уточнит. Диспечер? Смерть до прибытия. Спецтранспорт на улицу…

Наступало солнечное, голубое и зеленое утро самого начала лета. Просыпающийся город благоухал расцветающей черемухой и березовым листом…

В тексте использован текст «Марша Мародеров» Александра Аркадьевича Галича