Валентин Маслюков - Погоня

— Принцесса, есть еще время удалиться! — сказал Лжевидохин.

Теперь Нута подняла глаза на юношу, словно впервые решилась его разглядеть. Она удивилась цветам, которое осеняли побледневшее с выражением какой-то странной, настороженной брезгливости лицо; белые большие раструбы, казалось, веяли снеговым холодом.

— Вы помните меня? — спросил юноша тихо.

Нута измученно, через силу улыбнулась. Она, может быть, не чувствовала и не понимала опасности, но не могла не замечать жутковатой тишины вокруг. Сотни глаз глядели на них с болезненным беспокойством или с тем напускным равнодушием, котором люди отгораживаются от обреченных, чтобы сохранить себя.

— Теперь запомню, — слабо улыбнувшись, сказала Нута и тронула юношу за плечо.

Это было весьма неосторожно с ее стороны. Трогательные улыбки менее всего на свете способны были пробудить в чародее нечто доброе. Слюнтяйство нежных прикосновений и теплых взглядов Лжевидохин презирал с холодной злобой опустошенного человека.

— Рекс, Цезарь! — окликнул он собак.

Собаки, припав передними лапами, терзали мясо около большого кувшина с ручками, который поставили возле государя, чтобы он мог собирать кости и другие гостинцы для оставшейся дома своры. Рекс и Цезарь, два царственных зверя, один совершенно черный, другой в лоснящихся серых подпалинах, подняли головы.

— Взять! — хрипло сказал хозяин, указывая на середину палаты, где стоял окутанный с головой цветами Лепель.

Обожравшиеся псы соображали не особенно живо. Они выбежали вперед, оглядываясь за указаниями, но, однако, не выпуская из виду и брошенные без призора объедки.

Деруи тяжело дышал, стиснув столовый нож из мягкого серебра. В широкие двери палаты справа и слева от рундука с престолами входили отряды кольчужников, иные из них держали взведенные самострелы; перемещаясь вереницами вдоль стен, стража заходила в тыл мессалонскому посольству и посольству Куйши одновременно, хотя куйшинцы, расположенные на противоположной стороне палаты, не выказывали ни малейшего намерения вмешиваться.

— Ну, хватит уже. Прекратите! Это нельзя, нельзя… — как-то расслабленно, словно бы через силу сказала великая государыня Золотинка — никто не слышал ее — и поднялась. Прихватив рот, как если бы боялась она тошноты, а, может быть, слова — боялась закричать злобно и жалко, государыня слепо двинулась к выходу — кольчужники расступились. Вызывающий Зимкин побег, разумеется, не ускользнул от Рукосила, он кинул косой взгляд, но отвлекаться не стал.

Тощие тела собак играли витыми мышцами; собаки скалили клыки и плотоядно приглядывались к неподвижному, в веревках человеку под цветами, к маленькой женщине подле него. В воздухе веяло жестоким и сладостным запахом теплой крови. Собаки глухо рычали, распаляя в себе ярость.

Хозяин не отзывал их, не выказывая ни малейших признаков порицания.

Тогда они побежали тревожным полукругом, замыкая в него мужчину и женщину все теснее, как бы отгораживая этих людей кругом своих вожделений и жесточью взглядов от всего остального, не подлежащего растерзанию общества…

И гром грянул! В судорожной тишине, где едва-едва дребезжал смешок Лжевидохина, раздался мягкий и тяжелый, словно мешок бросили, стук, почти без промежутка он слился с новым, еще более сильным ударом — откуда ни возьмись свалился кот! Собаки ошалело вздрогнули.

Явление Почтеннейшего потому и произвело такое потрясающее впечатление на захваченную иными ожиданиями палату, что ни один человек, ни одна собака не поняла откуда от взялся. Никто во всей палате не видел изумительного по отваге прыжка: рыжий кот сорвался с нависающей над раскрытым окном ветви и, точно попавши на перекладину, оттуда — с высоты церковного свода, то есть с высоты в пять-шесть саженей, не меньше, потому что узкие окна поднимались под самый потолок — сиганул вниз. К подножию государева престола, как раз туда, где оставили свое разодранное, размазанное по полу мясо собаки.

Тут его и увидели. Все взоры обратились на рыжего зверя, который сжимал в зубах покрытую зелеными побегами ветку. Падение оглушило кота, мгновение-другое он пребывал в бездействии, словно пытался сообразить, зачем он сюда свалился… Собаки сообразили прежде — именно этого мгновения не хватило Почтеннейшему, чтобы, выпустив изо рта хотенчик, воззвать к чародею.

Святая ревность бросила собак, как некая потусторонняя сила, они сорвались с места черными молниями.