Валентин Маслюков - Погоня

Похоже, он готов был отступить… когда бы нашелся способ. Беда в том, что ничего путного на ум не приходило и никто из множества с ужасом, со злорадством, с отвращением внимавших ему людей не способен был тут Рукосилу помочь. Едва ли можно было считать помощью прямолинейные выходки Деруи, которые побуждали к отпору.

— Ну! — вскричал Рукосил, озлобляясь. — За чем дело стало?

— Веревки нет! — с мрачным спокойствием сообщил рыжебородый дворянин в желтых чулках.

Едва ли он успел подумать о последствиях язвительного ответа. Но если это было и легкомыслие, нечаянное движение души, лишь отчасти подсказанное мужеством и возмущением, все ж таки за эту нечаянность многое могло бы проститься далеко не безгрешному, по видимости, служаке.

— Кто этот человек? — с деланным замешательством изумился Лжевидохин, показывая неровным пальцем в старых ссадинах и ожогах. — Как его сюда допустили? Уберите его. В железо. Пусть палач объяснит умнику, где искать веревки.

Стража окружила дворянина, который только сейчас по-настоящему сообразил, чего будет стоить ему нечаянное мужество: он зевал, пытаясь что-то сказать, но не говорил, руки тряслись, когда сдавал меч.

— А этот? — продолжал удивляться Лжевидохин, обнаружив возле принцессы скомороха. — Этот болван для чего поставлен?

— Поставлен искать веревку! — бодро сообщил Лепель.

Можно было ожидать, что государь испепелит негодника, а он изволил вместо того усмехнуться. Кривое подобие улыбки на бульдожьем лице под венцом вызвало по всем концам палаты некое подобие вздоха, в котором выразилась надежда на благополучный исход дела.

— Зачем же тебе веревка? — продолжал государь.

— Чтобы поддержать принцессу.

— Поддержать? Неплохо сказано, — опять, второй раз подряд! усмехнулся Лжевидохин. — Сдается, мы тут с тобой, приятель, одни только и понимаем друг друга.

— Приятно, что вы это заметили, государь, — доброжелательно откликнулся Лепель.

А двор и чужеземцы расхрабрились уже настолько, что послышался смех. Опечаленного до потери речи дворянина, что начал разговор о веревке, между тем увели, и никто его больше не вспоминал. Мессалонский посол догадался сесть и с неприступным лицом, положив руку на правый бок, где висел бы меч, если чужеземцам дозволялось его носить при встречах с государем, наблюдал, прислушиваясь к торопливым нашептываниям толмача.

— Принцесса хромает на ногу, — неспешно толковал Лепель, — как же ее не поддержать? Тут годится и веревка, и дыба, и кол — любой способ привести человека в устойчивое, лишенное шаткости состояние.

— Когда же ты заметил, что у принцессы неладно с ногой? — продолжал государь.

— Как только она заговорила.

Венценосный оборотень хмыкнул, по палате прокатился почти уж совсем веселый смех.

— Ты заметил, а никто больше не видит.

— Они этого не слышат. А я это обнаружил на ощупь. Как только я заметил, что и сам довольствуюсь одной ногой — что проще, стоило только себя ощупать, я тотчас же сообразил, что сходный недуг постиг и принцессу. У принцессы одна нога.

— Ну… что ты хочешь этим сказать? — с некоторым недовольством уже, помолчав, сказал государь.

— Всякий человек стоит на двух ногах. Одна нога — правда, другая — ложь. Невозможно прожить одной правдой, как невозможно прожить одной ложью. Принцесса открывает рот только для того, чтобы поведать правду, а я — чтобы гнусно солгать. Вот и получается, что мы оба калеки, каждый на свой салтык. Мы оба нуждаемся в снисхождении.

— Это ты верно заметил, дурак, — вздохнул государь. — Или оба нуждаетесь в наказании… Веревку-то принесли? — спросил он, как раз приметив поспешного бегущего дворянина с целым мотком шелковой бечевки, снятой, верно, второпях с какого-нибудь занавеса. — Принесли, ротозеи? Ну так привяжите дурака к вазе.

— И все вон! — прикрикнул Лжевидохин недобрым голосом, когда стража с особенным, веселым рвением исполнила приказ и примотала Лепеля к узкой высокой вазе, доходившей ему до груди; над головой юноши диким венком свисали заморские цветы, непомерно большие, мясистые, они источали сладковатый трупный запах.

— Вон! — прикрикнул оборотень, в голосе звучало нечто пронзительное, нечто такое, отчего являлась слабость в ногах и сухость в горле, исчезала всякая мысль о сопротивлении. Скоморохи бросились врассыпную через множество лазеек между столами. Повинуясь особому указанию государя, отступила стража.

На опустевшем пространстве посреди палаты остался запутанный в пышные заросли цветов Лепель, возле него, словно пытаясь что-то понять, озиралась Нута. На мраморном полу валялись позабытые в спешке бубен и мячики.