Валентин Маслюков - Любовь

— Давай Жучка останется у тебя?

Что было спрашивать — спрашивать не годилось, даже такой, больше похожий на предложение вопрос заставил Марушку вспомнить родителей и усомниться…

— А мне никак, — продолжала без промедления Золотинка. — Куда я ее? Пусть с тобой будет. Пока.

— Пока, — заворожено подтвердила девочка.

С Марушкой не трудно было договориться, сложнее было внушить эту мысль — «пока» — Жучке, которая не верила ни в какие «пока, покудова, пока время терпит», Жучка жила настоящим. Она поскуливала, тревожно заглядывая в глаза… Но что могла противопоставить рыжая, с куцым обрубком вместо хвоста дворняжка многообразным хитростям людей, которые и себя-то обманывали так ловко? Какими доводами могла бы она опровергнуть просительные объятия Марушки и коварные внушения Золотинки? Жучка ушла, не убежденная, она беспокойно и укоризненно оглядывалась, а Золотинка осталась одна. Не «пока» и до времени, а просто одна — без всяких смягчающих обстоятельств.

Может статься, иного способа-то для великих дел и нет, как все отбросить, от всего отрешиться, оставить жалостливые мысли о себе и действовать. Золотинка захолодела, в душе ее поселилась с долей какого-то отчаянного веселья лихость. Не даром говорят «отчаянный» — непостижимым образом замешаны в этом слове и отчаяние, и удаль, отчего и получается в груди сладостный холод полета насмерть.

Всё, сказала себе Золотинка. И это был исчерпывающий ответ на множество неразрешенных и неразрешимых вопросов, которые опутывали ее волю. Всё, сказала она себе, и путы распались.

Золотинка ощупала за пазухой хотенчик Юлия, невзначай почесала за ухом, где нашла Эфремон, и потом, жадно оглядываясь, направилась к собору — к соборной церкви Рода Вседержителя что в Толпене.

По правде говоря, знаменитый собор не произвел на нее особого впечатления, не чувствовала она расположения оценить эти скучные полукруглые окна, плоские крыши и многоярусную колокольню, составленную из каких-то восьмиугольных пирогов, один на другом. Красоты частых колонок и окон на устремленной под небеса башне меркли перед ошеломляющим зрелищем убожества и страданий, которое Золотинка увидела внизу: толпы нищих, калек и недужных занимали ступени паперти, теснились под стенами собора между полукруглыми приделами.

Вывернутые напоказ язвы, гнойные опухоли, багровые сыпи, немытые тела источали зловоние конюшни. Разнообразие представленных тут телесных увечий поставило бы в тупик творца-вседержителя, который, созидая мир, едва ли имел в виду все эти малоприглядные подробности. Слепые, выкатив бельма, или, напротив, спрятав глаза и лицо под капюшоном, что заставляло предполагать нечто уже совсем невообразимое, искали подаяние шарящими руками. Калеки тянулись к щедрому богомольцу, изощряясь в невиданных способах передвижения; тут уж шли в ход и костыли, и подпорки, деревянные ноги и подставки-скамеечки для расслабленной голени, особые, вроде игрушечных козел, упоры для рук — обрубок ветки с сучками вместо ножек, которыми отталкивались, когда ползли, подтягивая ноги в деревянных лубках. Да и ползали-то они, копошились, как-то не прямо, а все боком, как-то по рачьи, выставив вверх колено, или же подгребая ногой, как веслом, в то время как другая нога, целая с виду, торчала под немыслимым, плясовым углом в сторону. К тому же господство грубых рогожных накидок, рваных до бахромы плащей, мешковатых балахонов и просто мешков, изображающих хламиды пустынножителей, — все эти раскидистые покровы вместо одежды не позволяли по большей части пересчитать конечности убогого, приходилось принимать недостачу на веру.

— Подайте, правоверные, последние времена наступают! — то и дело раздавались внезапные и оттого пугающие, наводящие тоску вскрики. — Исчадие адово, змей, уж по наши души!…И никогда таковых плачевных и горестно бедных случаев не дознавали на себе даже и до сего времени!…Мукою вечною, пришествием судии… И воздать каждому по мере дел его… — тотчас подхватывали на другом конце паперти. Убогие голосили на все лады, оглушая и слух, и разум чехардой покалеченных, больных слов: — Грехи наши тяжкие!.. разверзлась земля… древлему благочестию на разорение… и осквернятся пути его на всяко время… бесчестие и срамоту дворцы те показуют… неведущим людям на соблазн!.. и конечная гибель… Не достает и понятия к исправлению столь неисправного народа… Подайте!

Подавленные злой правдой этих воплей богомольцы подавали щедро и даже как-то испугано. На глазах Золотинки несколько калек вырвали из трясущихся рук кудлатого купчика кошелек, в котором он никак не мог разобрать деньги, и, тотчас все высыпав, поделили — не без драки — между собой. Купчик же смиренно им поклонился и пошел, не спросив назад кошелька.