Билли-Боб Торрентон - Золотая рыбка в мутной воде [СИ]

Не заметив никаких признаков активности, я подхожу к воротам. Здесь неизвестный архитектор тоже проявил свою мрачную фантазию — ворота были не просто вделаны в забор. По обе стороны от них из ограды выступали башенки с бойницами наверху — и вдоль ограды можно стрелять, и в того, кто ломится в ворота со злым умыслом. Можно подумать, это крепость, а не постоялый двор.

Тем не менее, это было именно то, о чем я подумал. Над воротами виднелась не лишенная изящества кованая вывеска с надписью витиевато закрученными буквами, которые складывались в простую и понятную надпись "У РЫЖЕГО МЕДВЕДЯ". Крепости так не украшают.

Вдруг откуда-то сбоку раздается приглушенный голос:

— Чего стоишь? Забыл, как в дверь стучат? Имей в виду, не войдешь до захода солнца — ночевать будешь за оградой. Если денег мало, так во дворе и бесплатно можно переночевать. На соломе, правда, да не в поле. За воду тоже денег не берем. Чай, не… — он бормочет какое-то слово, которого я не разбираю, понимая все же, что речь о каких-то совсем уж недостойных представителях рода человеческого. А, может, и не человеческого. — Так что, будешь заходить? Если нет, то проваливай. Недосуг мне с тобой лясы точить.

Я невольно хмыкаю. Надо же.

— Зайду, если откроете.

Что-то заскрипело, но ворота не шелохнулись — вместо них открылась маленькая дверца в правой башенке.

— Заходи. Только без шуток.

Протиснувшись внутрь, вижу своего собеседника. Несколько неожиданно он оказывается высоким широкоплечим здоровяком, по сравнению с которым я чувствую себя сопливым щенком. Рыжебородый великан выглядит заметно старше меня, но все же не настолько, чтобы сгодиться мне в отцы. Он улыбается — видимо, моя растерянность проступила очень уж явственно. Все же на свою силушку бородач не слишком рассчитывал — по обе руки от него стоят двое помощников. Один навел на меня взведенный арбалет, второй вынул из ножен меч. Хороший меч, к слову. Да и парни тоже были не слабые. И не глупые, судя по взглядам, которые они бросают то на меня, то на своего вожака. За спиной раздается уже знакомый скрип и еще какой-то шорох. Я оглядываюсь и вполне ожидаемо обнаруживаю еще одного парня. У него в руке поблескивает кинжал. Грамотно. Для арбалета или меча там места мало, да и своих можно задеть, а вот кинжал — в самый раз. Я поднимаю руки, показывая открытые ладони, и улыбаюсь.

Здоровяк отступает на шаг назад и делает приглашающий жест:

— Проходи. Как раз к ужину поспел, повезло тебе. До утра али как?

— Пока до утра, — пожимаю плечами, — а там видно будет. Я вроде как не спешу.

— Мои парни тебя еще на горке приметили, — говорит здоровяк, поднимаясь на крыльцо, — и очень удивились — с той стороны давно никто вот так не приходил. Потому и меня позвали, обычно сами с гостями разбираются.

— Давно?

— Что давно?

— Не приходил.

— А… Да почитай, как война кончилась — с тех пор из Лариньи никто в одиночку не выбирается, даже верхом. Одни купцы ездят, но редко и только большими караванами… Армия ведь ушла. Чьи деревни разорили, те следом подались… А что ты спрашиваешь, будто сам не оттуда? — даже при слабом освещении на его лице читается удивление. — Отсюда до самой Сонейты после войны ни одного поселения не осталось. Хотя их и было-то не больше дюжины… Да и Сонейта эта — купцы говорили — не деревня, а так, десяток дворов всего лишь. Если б не пост имперской стражи, и эти съехали бы, наверное. Страшно, поди, на краю жить.

Интересно, о какой войне речь? Стоп… Что? Он упомянул Сонейту? Всего лишь деревня?

— А далеко отсюда до Сонейты? — Здоровяк окидывает меня внимательным взглядом:

— Да дней пять, самое меньшее… если караванщики не врут. Но это если верхом али на самоходе, а на своих двоих наверняка больше будет. По старой дороге короче было бы, конечно, но там и так старались не ездить, а как мост обрушился, то и вовсе про нее забыли. А ты что спрашиваешь, со счету сбился?

— Вроде того, — я неопределенно пожал плечами, — день сегодня какой?

— Четверень с утра был… Э, парень, прости. Ты, поди, весь день на ногах, устал с дороги, а я тебя вопросами мучаю, словно имперский дознаватель. Пошли в дом, нечего тут стоять.

Я молча киваю, опасаясь выдать себя глупым вопросом. Судя по всему, я оказался прав в своих предположениях. Я очнулся в глухом углу немаленькой империи, и ни одно название не говорит мне ничего, кроме примерной привязки к сторонам света. А должно было — ведь почему-то я устремился прочь от этого славного места, даже не помня никакой Лариньи и стороны, в которой она осталась. И, кстати, что он назвал самоходом?