Морис Делез - Конан и Гнев Сета

Видя разыгравшееся вокруг безумие, король плюнул на все и решил не протестовать, и, хотя отвечать каждому возможности у него не было, он старался хотя бы улыбкой показать свое благорасположение. Поначалу он стоически выносил обрушившийся на него поток шумных и обильных славословий, но очень скоро обнаружил, что лицевые мышцы свело неким подобием судороги и он уже не в силах согнать с лица глуповато-восторженное выражение самодовольного монарха-кретина. Терпению его тут же пришел конец, и он пресек это безобразие самым решительным образом. Однако такой поворот событий вовсе не огорчил горожан. Наоборот, они словно ждали этого: тут же, прямо на свежем воздухе, как по мановению волшебной палочки, появился опоясывающий площадь ряд столов, и оставалось лишь диву даваться, как ножки их не подломятся от обилия напитков и снеди.

Наконец-то Конан почувствовал себя в привычной обстановке. С тем же неукротимым рвением, с которым только что славили короля, люди набросились на ожидавшие их на столах яства. Впрочем, здравицы следовали одна за другой, правда, теперь они не лились сплошным потоком, ведь желавшие высказаться должны были, по крайней мере, опорожнять поднятые в честь короля кубки. Однако постепенно интересы подданных слегка изменились. Местные красотки, несмотря на казус, приключившийся с их товаркой, наперебой приглашали короля, и Конан плясал за двоих, ел за троих и пил за десятерых, но постоянно чувствовал на себе пристальный взгляд Зенобии.

Когда, наконец, тронулись дальше, было уже далеко за полночь, и впервые за все путешествие киммериец порадовался, что отправился в путь в карете.

— Скажи-ка мне, Троцеро, дружище, много ли еще нам предстоит сделать остановок на пути?— задал он вполне невинный вопрос, вызвавший звонкий смех жены и сдержанную улыбку графа.

— Не меньше трех, мой король!

И, услышав подобный ответ, Конан высказал мысль, на первый взгляд немудрящую, но полную глубокого житейского смысла:

— Счастлив тот король, которого любят подданные, но после сегодняшнего пира мне хочется, чтобы любовь эта проявлялась не столь бурно.

Троцеро был вполне доволен собой: бал удался на славу, и по этому случаю настроение графа было великолепным. Граф посмотрел в распахнутое настежь окно, на сверкающие в небе звезды. Густая бархатная чернь переходила на горизонте в тонкую фиолетовую полоску — ночь близилась к концу. Скоро на востоке заалеет заря, а веселье между тем все набирало силу. Принц Конн, конечно же, непривычный к таким развлечениям, прикорнул в кресле, но позволил себе такую вольность лишь после того, как его свиту, состоявшую из десятка девочек-погодков, чьи родители принадлежали к цвету пуантенского двора, несмотря на бурные протесты, увели няньки в отведенные для них спальни. Лишь тогда юный королевич, чье внимание более ничто не удерживало, не успев даже осознать, насколько устал, опустился в кресло и заснул.

Граф мягко усмехнулся, с любовью глядя на мальчика, словно тот был его родным сыном. Весь вечер принц был окружен неослабевающим вниманием, и неугомонные озорницы буквально загоняли его. Троцеро перевел взгляд на танцующих и мгновенно увидел королевскую чету. Они действительно были королем и королевой, не по званию, но по сути своей, и теперь повелитель Пуантена невольно залюбовался ими. Время оказалось не властно над королем. Его мощное тело упорно не желало подчиняться общему для всех течению жизни. Внешне он оставался все так же могуч и строен, как и двадцать лет назад, когда они познакомились. Годы почти не тронули серебром его смоляную шевелюру, а появившиеся на лице морщины говорили скорее о мудрости, чем о прожитых годах, а это далеко не всегда одно и то же.

Бережно, словно драгоценную, кхитайской работы фарфоровую вазу, обнимал он свою королеву, прекрасную, как раскрывшийся на заре, увлажненный утренней росой бутон розы. Троцеро видел, с какой завистью многие взирают на них, и от этого на душе у него потеплело, ведь он пригласил лишь своих друзей, и среди них не было черных завистников. К тому же чувства окружающих были вполне понятны ему, ощущавшему то же самое… Да и как, в самом деле, можно не завидовать чистой, светлой завистью, видя настоящую большую любовь, пронесенную сквозь годы и тяжелые испытания?!

Поймав себя на этой мысли, граф усмехнулся: ему ли жаловаться на судьбу! Верно поставив в свое время — не по расчету, но по велению сердца — на киммерийца, в дальнейшем он ни разу не пожалел о сделанном выборе и даже не потому, что, став королем, Конан остался его другом. Аквилония, до того заплывшая жиром и раздираемая внутренними пороками, наконец-то задышала полной грудью, и в этом как раз была заслуга именно его, короля, мечом прорубившего себе дорогу к трону!