Торн Стюарт - Обитель спящих

Она взглянула в его горящие бешеным синим огнем глаза и испугалась. Ведь она же просто пошутила…

— Конан…

— Ну? — рявкнул он с бешенством. — Что же ты? Зови!

Он стоял перед ней: мужчина, только что ласкавший ее так страстно. Теперь он был исполнен такой ненависти, что она почти зримо повисла меж ними застывшим в воздухе темным сгустком. На глаза Раине навернулись слезы.

— Прости меня, — прошептала она.

Он стоял все так же неподвижно, лишь раздувающиеся ноздри говорили о том, как он зол. Раина всхлипнула. От ее надменности не осталось и следа.

— Конан, — тихонько позвала она, — Конан, мне холодно… Пожалуйста, Конан.

Киммериец взглянул на нее — заплаканную, дрожащую — и медленно выдохнул. Какой бы она ни была, ее сделали такой одиночество и дракон, и это была не вина ее, а беда. Конан лег рядом с ней и прижал девушку к своему боку. Она зарылась ему под мышку и умиротворенно вздохнула.

— Понимаешь, мне тут все время холодно… — пробормотала она жалобно. — Всегда холодно.

— Спи, — цыкнул на нее Конан. — Ты хотела спать. Завтра мы придумаем, как отсюда выбраться. Если Юлдуз не ошибся, мы выберемся. Двоих я уже нашел и разделил. А раз так, то я должен, в конце концов, вернуться на запад. И ты вернешься вместе со мной.

Ответом ему служило тихое посапывание — Раина спала. Конан закрыл глаза и велел себе заснуть. Завтра будет новый день. Пусть он настанет поскорее.

Раина, как ткнулась в него, так и не пошевелилась за ночь. А Конан спал беспокойно. Снилась ему та самая поляна у родника, на которой они лежали, и они сами, лежащие на траве. Снилось ему, что он не спит, а лежит с закрытыми глазами и что веки у него постепенно становятся прозрачными, так что он может видеть сквозь них, не открывая глаз. И сквозь них увидел он луну, полную и золотую, спускающуюся с небес на землю. Она разбухала, пока не стала огромной, заполнив весь горизонт и заслонив ночное небо. Свет ее был так ярок, что трава на поляне сделалась молочно-белой, белыми стали деревья и листва на них, лишь черные, как зрачок драконьего глаза, тени шевелились под деревьями живыми злобными тварями и тихо шипели что-то угрожающее.

Луна совсем села в траву, и поток света вдруг начал изменяться, густеть, обретать форму. Теперь это был уже не свет, а огромная лестница, уходящая в самое сердце луны. Раина вдруг застонала, зашевелилась и поднялась. Конан попытался было удержать ее, но она словно просочилась сквозь его пальцы. Только теперь он увидел, что перед ним не живая девушка, а бесплотный светящийся призрак, сквозь который, как в дымке, видны стволы деревьев и черные тени на траве.

— Прощай, — прошептала Раина, протягивая к нему руки. Он силился подняться, но не мог, словно был прикован. — Мне пора. Прощай…

Ее тоненькая фигурка уплывала вдоль сияющей лестницы все дальше, все выше, пока, наконец, не слилась с луной. Последний раз донеслось до Конана шелестящее «Прощай…». Веки его снова стали темными, словно кто-то закрыл ему глаза ладонью.

И тут, словно гром среди ясного неба, над ним раздался вопль, полный отчаянья и ярости одновременно:

— Что ты наделал?!

Конан открыл глаза.

Солнце, стоявшее уже довольно высоко, приятно согревало кожу. Только левому боку почему-то по-прежнему было холодно. Конан шевельнулся — с него посыпалась какая-то труха, кости… Человеческий череп! Киммериец вскочил как ошпаренный.

В траве, рассыпавшийся от его прыжка, лежал иссохший скелет. Старые кости были даже не желты, а ослепительно-белы, словно пролежали здесь, открытые всем ветрам и дождям, не один десяток лет. На покатившемся с плеча Конана черепе еще видны были остатки длинных седых волос. А вокруг киммерийца, выписывая круги по поляне, голубым смерчем метался дракон и стонал, взрывая когтями дерн:

— Что же, что же ты наделал!

Конана словно приморозило к месту: он, наконец, понял. Скелет был тем, что осталось от Раины. Ночной морок был не сном, а явью. Луна, добравшись, наконец, до жительницы пещер, где не было ни времени, ни смерти, позвала ее, и девушка ушла на зов. А тело ее высохло и рассыпалось прахом за одну-единственную ночь.

Дракон метался по поляне, сминая и вырывая с корнем столетние ивы и молодую поросль, его хвост и когти оставляли во влажной земле глубокие борозды.

— Что же, о что же ты наделал!

Конан еле увернулся от увесистого кома земли, вырванного яростными ударами хвоста. Голубые ноздри дракона горели красным, из пасти вырывались язычки пламени.