Ярослава Кузнецова: Доброе слово

Я постояла перед тем, кто просил воды, послушала его лепет и наступила ему на грудь.

Через дыру в кровле полезло что-то черное, кроме одной главной пасти у него было еще четыре поменьше — на груди вместо сосков, на животе и в паху, и все они изрыгали красноватый дым, и во всех алыми лоскутами болтались языки.

Я присела на корточки, всматриваясь в лицо своей жертвы. Он стонал, возил головой по тряпкам, а грудь его ходила ходуном и скрипела как старый корабль. Хм, недолго тебе скрипеть осталось, смертный. С моей помощью, или без — до утра ты не дотянешь.

Глаза человека моргали, текли мутной слезой, он глядел на меня и не узнавал.

— Уйди, — вялая, мокрая от пота рука толкнула меня в колено, — Уйди, уйди…

— Посмотри на меня, Юго, — шепнула я. — Забыл? Или не узнаешь?

— Кто ты? — прохрипел человек.

— Та, которой ты желал здоровья у дверей таверны. — Я поддела когтем завязку у ворота. — Помнишь?

Завязка лопнула, ворот развалился, обнажив бледное горло и острый кадык. Человек сухо сглотнул, кадык дернулся вверх-вниз. Глупый, слабый, жалкий смертный. Он еле дышал, а я качалась на его груди, проткнув когтями бурое сукно одеяла и тонкую человечью кожу под ним.

У самых дверей кто-то завизжал, визг захлебнулся и перешел в рыдание.

— Помню, — сказал человек.

По проходу взад-вперед метались тени, и опять кто-то лез сквозь дыру. Огни в плошках кланялись во все стороны, по стенам плясали кособокие призраки, и такие же призраки плясали за спиной. Хлопали крылья, кто-то стонал, кто-то божился, поминая чуть ли не весь забытый пантеон, потом я услышала треск ткани и влажные сосущие звуки.

— В гости пришла… подруга? — человек облизнул сухую соль на губах. — Не признал сперва… не похожа. Извиняй приятеля, ага?

— Не в гости, — я наклонилась ниже, — За тобой, Юго. За тобой.

— Дай воды, — попросил он, прикрывая глаза. — Там… бочка у стены. Дай.

— Не дам.

— Дай… пожалуйста.

— Нет.

Он снова сухо лизнул губы. Помолчал, пытаясь отдышаться.

— Что ты хочешь?

— Тебя.

Закашлялся, задохнулся, умолк, с хрипом втягивая воздух.

— Уффф, — по губам вдруг поползла улыбка. — Давненько… женщины не говорили мне… таких слов.

И снова — надсадный кашель. Да он смеяться пытается! Я вонзила когти поглубже и услышала крик боли.

Вот так. Время шуток прошло, смертный.

Слева бледное создание, похожее на стрекозу, с хорошенькой женской головкой, с четырьмя руками, но без ног, припало на грудь раненого с перевязанным лбом. Он тянул свое бессмысленное «Аааа…» и мелко дергался. Справа творилась драка — два демона, бурый и серо-зеленый, клубком катались по корчащимся телам, во все стороны летели обрывки и ошметки, вокруг прыгало что-то вроде гигантской жабы и вопило: «Дери его, дери!».

— Слезь с груди… подруга, — прохрипел мой смертный. — Очень уж… тяжко.

Я оскалилась ему в лицо.

— Покатай меня.

— Иди ты… в задницу.

Нагнулась ниже и лизнула его щеку. Язык наждаком содрал верхний слой кожи, во рту сделалось сладко. Ссадина тут же налилась кровью, и в глазах у человека впервые что-то дрогнуло.

— Уйди… — прошептал он еле слышно, — Пожалуйста, оставь меня. Я… не обижал тебя. Ничего плохого… За что?

— Я тебе не подруга.

— Тогда… проваливай… в Полночь.

— Ты забыл? Сегодня Саэн. Называй меня «госпожа».

Клекот, перешедший в кашель. Опять смеется!

— Какая ты… госпожа… просто… одинокая каменная уродина… просто горгулья… Ааааа! Сука! Чтоб тебя… разорвало!

В углах рта у него выступила розовая пена.

— Повторяй за мной: госпожа.

— Сука.

— Госпожа.

— Дура глупая. Я тебя пожалел. Я тебя… и сейчас жалею.

— Ненавижу!

— Вот и я говорю… глупая.

В спину толкнули, свет заслонило что-то черное. В лицо сунулась сочащаяся красным дымом пасть и щелкнула зубами.

— Пшшшел прочь! — рявкнула я, угрожающе приподнимаясь. — Это мое!

— Мое! — зарычал черный, а другая пасть, которая посередине живота, сказала:

— Он тебя не боится.

— Найди себе другое, — посоветовала пасть на месте левой груди.

— Боги, что за мразь… — выдохнул человек. — Нет уж… Лучше горгулья…

Я зашипела, показала клыки, задрала повыше хвост, выпустив на кончик жала каплю яда.

Пасть у черного в паху издала непристойный звук и глумливо вывесила язык.

— Мое, — сказал черный и махнул когтистой лапой.

Я увернулась, скатилась с человека прямо под ноги черному, полоснув его по руке когтем на сгибе крыла и одновременно хлестнув хвостом. Он рухнул прямо на раненого, который уже перестал тянуть свое «Аааа…» и теперь безучастно смотрел в потолок. Одна пасть тяпнула меня за колено, другая за бедро, третьей я воткнула в зубы комок какого-то тряпья, четвертая заорала как резаная, а пятая, самая большая, впилась мне в ухо. Я орудовала когтями, тыкала куда попало жалом и вопила. Очень быстро стало мокро и скользко, потому что кровь залила нас обоих. Черный навалился на меня и я почувствовала, как серединная пасть вгрызается мне в живот. Жало мое воткнулось ему в позвоночник, черный откинул голову и завизжал, а я с размаху сунула руку почти по локоть в одну из разинутых пастей у него на груди и вцепилась во что-то пульсирующее и трубчатое глубоко внутри. Тут все пасти хором взвыли, а та, что в самом низу пролепетала: