Ярослава Кузнецова - Чудовы луга

В рассветное небо поднимался столб дыма. Поначалу бледный, тоненький, он на глазах раздался вширь, налился чернотой, и верховой ветер размазал его по розовым облакам. Горел дом тетки Кани, вдовы Зерба-бортника, аккурат посреди деревенской улочки в десяток дворов. Хорошо горел, споро, сразу со всех четырех сторон. В запертом сарае заржали, заволновались кони, учуявшие пожар.

В ивняке и черемухе на краю трясин заливался соловей. До полуденной жары было еще далеко, по болотам полз туман, дневные птицы только-только пробовали голос.

Толпа деревенских, в сером и буром тряпье, тащили к лесу человека в кольчуге. Тащили на веревке, осыпая бранью, подталкивая вилами и кольями, выдернутыми из плетня. Человек — мужчина уже в возрасте, но по-волчьи жилистый и ладно скроенный — едва перебирал ногами, сгибаясь от рывков. Его шатало, черные с проседью волосы облепили синюшное лицо, в бороде блестела слизь. Подол суконной котты, по-найльски надетой под кольчугу, измаран в земле. Пустые ножны хлопали по бедру.

Обнаженный меч нес в опущенной руке молодой парень, чертя концом кривулины по траве.

— Пошевеливайся, твое лордское отродье!

Удар колом меж лопаток вышиб дух, бросил на колени. Человек заперхал, захрипел под веревкой, перехлестнувшей горло, рванул связанные руки. Плюнул себе на грудь зеленой желчью.

— С-скоты. Мои люди… доберутся до вас.

— Оглянись, Дарге Дорхан, — к нему подошла тетка Каня — высокая тощая баба, босая, простоволосая. Неподпоясанная домотканая роба, наброшенная поверх рубахи, заляпана смолой, руки пусты. — Людишки твои погорели в хате, как лисы в норе. Глаз не продрав. Тебе я поменьше марева плеснула.

— В-ведьма… Так и знал… что ты ведьма… старая корова. Потравила нас.

— Это марево, чудье молочко. Зяблик вон ножа дедова не пожалел, в Чарусь к чуди ходил, лишь бы на тебя управу добыть.

Парень с мечом осклабился:

— Я б в пекло полез, если б черти помогли. За мою-то Ришу…

— Мой сын вас в болото скинет, — Дарге Дорхан кое-как поднялся, тяжело дыша. — Чуди скормит. А тебе, Канела, в срамное место щелока насыплет и по полю погонит, с собаками. Жаль, я сам этого не сделал.

Женщина засмеялась.

— Ты сынка-то своего о прошлую зиму собственноручно прибил, Дарге! А то не помнишь?

— Младший! — гаркнул тот и раскашлялся. — Потопчет вас, паскуды.

— Не успеет. Что мы, дурни какие, твоих выродков ждать? Нам терять нечего, сукин ты сын, Дарге Кровохлеб. В Клищер уйдем.

— Ищи ветра в поле! — захохотал Зяблик.

Дарге Дорхан обвел толпу яростным взглядом. Похоже, он только сейчас понял, что холопы заманили его в ловушку не случайно, а намеренно. И что затеяла все Каня, у которой изба была чище и больше, а стряпня неизменно хороша. А про мужа ее Зерба, за нерасторопность привязанного во дворе на целую зимнюю ночь, Дарге напрочь забыл.

Ветер донес облако сажи, осыпал толпу хлопьями пепла. Грохнули копыта в стену сарая, взвизгнула лошадь.

— Не уйдете далеко. Плюю на вас, мразь косорылая.

Он плюнул, но не достал. Важ Карнаухий, здоровенный мужик, до глаз заросший рыжим волосом, дернул веревку и рявкнул:

— А ну, пшел! Варежку захлопнул! Шевели костылями!

Без коня и меча, без свиты, Дарге Дорхан не внушал и десятой доли того ужаса, что превращал людей в грязь бессловесную.

— Кончилось твое время, сволот! — заорали в толпе. — Ща тебя за яйца прищемим, посмотрим, кого ты там потопчешь! Топтун нашелся. Ща по-другому запоешь.

— Идите уже, — прикрикнула Каня.

Она пропустила мужиков вперед и двинулась за Дарге след в след. Того мотало на привязи, но он то и дело норовил выпрямиться и плечи развернуть. Лорд, иттить. Она стиснула зубы. Найлы — и то лучше, чем проклятый лорд Верети, хотя все они душегубы разбойные. Найлы хоть не глумятся, даже пьяные.

В лес вела еле заметная тропинка. Птицы в ветвях уже свиристели вовсю, далеко-далеко продолжал выводить рулады соловей. Ковер кислицы под ногами пестрел белыми звездочками — будто молока наплескали на землю между стволов.

Открылась поляна, в центре ее стоял дуб — большой, раскидистый, расколотый недавней грозой почти до самого комля. Землю усыпали щепки, мелкие веточки и листья. Запах свежей древесины и подвявшей зелени защекотал ноздри. Ярко светился разлом на темной коре, в разломе, чуть выше человеческого роста, виднелась распорка-чурбачок.

Дарге подтащили к дубу, тыкая в спину кольями и вилами. Он зарычал, уперся было, рывок веревки повалил его на колени.