Питер Нейл - След исполина

— Проклятое Кольцо, — пробурчал Орин, качая головой. — Кольцо, несущее безумие и смерть. Мне кажется, что именно это — наше проклятие, а не Усхор. Сколько времени оно находилось в Сафаде и плело свою дьявольскую сеть? Кольцо принесло моих людей в жертву Энкату — завлекло нас в этот бесконечный кошмар, безумный ужас, чтобы наши страдания утолили аппетит злобного божества. А Энкату — умерил ли он свой голод, насытился ли смертью моих людей — или крики тысяч душ, показались ему лишь скромной закуской?! О Митра — что же еще нужно этому проклятому богу? Наверное, мне стоит привязать кольцо к стреле и пустить его прямо в руки Усхора. Пусть у него будет сила Кольца — в конце концов его гнилую душу также проглотит Энкату.

— Орин! — воскликнул Конан. — Не давай ход таким мыслям — может быть, это очередная уловка колдуна. Кольцо — наш последний шанс!

Орин покачал головой.

— Нет, это — наша погибель.

Конан вдруг обернулся и увидел, как мертвяк бросился на старого воина, который почти по пояс завяз в тине. Содрогаясь от отвращения, северянин кинулся на этот ходячий кусок мяса и отрубил ему половину руки, державшей меч — мертвец тут же хлопнулся в воду. Конан протянул солдату руку, чтобы помочь ему выбраться — и вдруг что-то показалось из воды. Тонкий влажный стебелек с луковицей глаза на верхушке…

Солдат почувствовал движение воды, повернул голову и побелел. Затем открыл рот, дико закричал и тут же начал биться и хвататься за тростник и корни, пытаясь вылезти из трясины. Конан прыгнул вперед — один из древесных корней, извиваясь словно змея, обхватил солдата вокруг груди и потащил вниз. По колено утопая в грязи, киммериец принялся кромсать тварь — щепки полетели во все стороны и брызнул сок. Неожиданно огромный корень, жирный, как питон, резко выпростался вперед, и Конан едва успел выскочить на берег и избежать удара. Растительная тварь обкрутила солдата так плотно, что тот не мог шевельнуть ни рукой ни ногой, а затем утащила под воду… какое-то время на поверхности булькали пузыри, а затем стало тихо.

В это мгновение уцелевшие трупы вдруг остановились, упали на землю, снова превратившись в мертвые, неподвижные тела; люди удивленно оглядывались — на землю опустился полная, сверхъестественная тишина. Стихли не только стоны раненых и умирающих — весь мир как будто застыл. Ни одно животное в лесу не издавало ни звука, замолкли птицы, прекратили жужжать москиты. И что самое ужасное — не шуршали даже травы и листья, и не падало ни одной росинки.

И вдруг бесшумно, медленно, но со все нарастающей силой болото начало приходить в странное пульсирующее движение. Все почувствовали мощное мерное биение — словно билось сердце какого-то бога. Воины Орина, сжимая в руках мечи, оглядывались по сторонам, испытывая неописуемый ужас, по сравнению с которым кошмары недавних дней казались сущим пустяком.

Что-то мощное пульсировало, возрождаясь… Что-то, что несло с собой изуродованные растения и безобразные существа, рожденные из болотной грязи и все порочное, грязное, что только может быть. Что-то огромное, всеведущее, всепоглощающее. Что-то, несущее в себе черные, злобные чувства и мысли. Оно пульсировало, расползалось, росло… И ненавидело.

Оно стало самой трясиной; оно стало каждым растением, каждым комком земли, каждой пушинкой и водорослью; оно проникло в каждое насекомое, в каждую ящерицу и каждого зверя. Оно стало каждой частичкой этого отвратительного пейзажа: проникло в жидкую грязь, лишайник, мох; в паразитов и блох; в пиявок, пауков и змей; в орлов, крыс и ласок. Оно расползалось, оно ненавидело, оно становилось всем.

А затем оно перешло в наступление.

Ни одному безумцу-художнику не изобразить на холсте это сумасшествие; ни одному поэту не схватить и не выразить ритм этого яростного апокалипсиса; ни одному музыканту не напеть сумятицу, какофонию этой последней смертельной схватки. Жуткие травы и корни связали одного из воинов, а кипящая, жгущая болотная слизь волнами захлестнул его ноги; влажные ивовые ветви обхватили другого со всех сторон и швырнули в шипящий клубок болотных гадюк; мох плотным покрывалом набрасывался на людей и душил, а тяжелые древесные корни хлестали и молотили по ногам и телу; орды жаб и лягушек гнали людей прямо в ухмыляющиеся пасти крокодилов, другие были убиты кабанами и хорьками.

Нельзя сказать "кто-то закричал" — все кричали от дикого страха, во всю силу своих глоток и легких. Нельзя сказать "кто-то испугался" — все слепо бежали прочь от неизбежного, неотвратимого кошмара. Все живое двигалось, а все, что двигалось, уничтожалось.