Наталия Ипатова: Куда глядят глаза василиска

— Ты получишь столько любви, сколько захочешь.

Она усмехнулась, сдув со лба рыжие кольца.

— Сегодня я захочу всего, что ты сможешь мне дать.

— Это что, вызов?

— Ты помнишь, — вместо ответа спросила она, — как ты тогда набросился на меня и порвал платье?

— Сколько раз я еще должен извиниться?

— Вот глупый. Мне это понравилось.

Он метнулся к ней, стремительный и неостановимый, как тень гепарда, но она ждала этого броска, и обвилась вокруг него, как омела обвивается вокруг дуба. Она льнула к нему, как патина льнет к бронзе. Безусловно, что-то еще оставалось в ней от той, прежней Солли, что могла заниматься любовью когда угодно, где угодно и сколько угодно, но сегодня ночью это было так, словно в последний раз. Она стала еще нервнее, каждым своим дюймом отзываясь на малейшее прикосновение, она извивалась и кричала, и была ненасытна, словно дикий голодный зверь, даря ему, неутомимому, безумное, острое, ни с чем не сравнимое наслаждение каждой минутой, и он за каждую без колебаний заплатил бы жизнью. Она неистовствовала так, будто желала начисто стереть из памяти все размолвки, ссоры, разлуки и боль, уничтожить все прошлое, сгореть и восстать. Она была прекрасна, ведь он смотрел на нее влюбленными глазами, безапелляционно объявляя совершенным все, свойственное ей, и безобразным — все прочее. Дразнящий, пляшущий перед глазами бесенок, язычок огня, она заводила его все дальше в «красный коридор», и он шел за нею без оглядки на разум и без счета растраченных сил.

И силы, и страсть иссякли глубоко заполночь, когда мягкая волна сменившей все это усталой нежности выбросила их на песчаный пляж сна.

— Поедем в Тримальхиар, Рэй, — вдруг попросила она, гладя медленными пальцами его виски, словно баюкая его отяжелевшую голову на своей груди. — Тебя там примут. Все те зимние забавы, что ты мне обещал, будут и там. Там больше света, Рэй. Больше пространства. И нас там любят.

— А кем я там буду? — спросил Рэй, чуть поворачивая голову, чтобы видеть ее лицо, расплывающееся в трепете теней.

— Ты будешь моим, — ответила она с достоинством и логикой Королевы эльфов. — Погрузи своих в бессрочную спячку. Неужели тебе так нужны все эти твари?

— Кому-то, любовь моя, они таки будут нужны, — полушутливо отозвался он. — Пусть уж лучше остаются моими. Я — сын огня, Солли. Я не гожусь на вторые роли. Я отвезу тебя в Тримальхиар, если все здесь так тебе не по вкусу… хотя мне будет очень тяжело это сделать.

— Там нет тебя.

Некоторое время она прислушивалась к его дыханию, оценивая ровность и глубину. Он спал, и она долго смотрела на него взглядом одновременно нежным и ожесточенным. Потом прильнула к его губам долгим жадным поцелуем, вызвавшим бы новую вспышку любовного безумия, если бы это оказалось способно его разбудить. Но ничто не изменилось, по-прежнему плясали огоньки оплывших свеч. Его сон был крепок.

— Рэй, — прошептала Соль, — я больше не желаю тебя ни с чем делить. Ты должен быть только моим. Я так хочу.

Она встала, пошатнувшись от головокружения и восстановив равновесие, ухватившись за столбик кровати. Соображая, постояла так. Платье она одна не смогла бы надеть, а потому, извиваясь, вползла в узкую сорочку и накинула сверху свой теплый плащ, сунула в ботинки босые ноги. Потом, ступая по меховому ковру с мягкостью пумы, обошла кровать и, боязливо протянув руку, коснулась Листа, словно ожидая, что тот поднимет тревогу или же как-то иначе воспротивится похищению. Ничуть не бывало. Он лежал в ее руке, как простая железка, и было даже странно связывать с этой дешевкой столь многие надежды. Спрятав его за пазухой, она подошла к тайному ходу, нажала нужный камень и скрылась в его пахнущем теплой плесенью зеве.

Она долго шла по тесному тоннелю, идущему под уклон, влекущему ее, как темные воды ручья несли бы с собою яркий и хрупкий цветок. Время от времени то справа, то слева открывались смотровые щели, должно быть, хорошо замаскированные с той стороны, и, бросая в них опасливые взгляды, она становилась невольной свидетельницей ночных обычаев разных пород нечисти. Иные были безобидны, вроде покера в кордегардии, иные отвратительны, как, например, игра в кости среди гарпий, где проигравшего живьем членили на части железными когтями и немедля пожирали. Ее глазам также открылась скотская любовь каменных троллей и безутешное горе одинокой баньши, навзрыд плакавшей в своей убогой грязной каморке. Весь путь занял четверть часа, но они показались ей нескончаемыми, и она почувствовала себя почти свободной, когда выбралась из неприметной щели в ночь и снежную вьюгу, взревевшую вокруг нее так радостно, словно ей бросили новую жертву.