Аманда Хемингуэй - Нефритовый Грааль

Гудманы жили в Торнхилле с незапамятных времен. Кое-кто из почтеннейших старожил деревушки Иде в двух с половиной милях дальше по дороге уверял, что помнят деда или даже прадеда Бартелми, однако люди с трудом припоминали, как сменялись поколения: всех в семействе звали Бартелми или вроде того, и все походили друг на друга — толстые, миролюбивые и любезные. Никто из Гудманов никогда не был слишком молод или слишком стар. Похоже, они женились и обзаводились детьми где-то еще, а в среднем возрасте их тянуло к родному Торнхиллу. Откуда-то у них брались деньги, и здесь они вроде как уходили от дел, обитая уединенно, в ладу с соседями, почти не вмешиваясь в местную жизнь. Их считали слегка и вполне терпимо эксцентричными, эдакой частью окружающей действительности, не вызывающей любопытства, не подающей поводов к излишним вопросам. Поговаривали, что и собаки сменяли друг друга — все как одна дворняги, наверняка бродячие псы, взятые из приютов. По мнению соседей, один пес был помесью с ретривером, другой — с волкодавом, в третьем проскальзывало что-то от немецкой овчарки или бобтейла. У Гувера были отражающие душу карие глаза ретривера, длинные ноги гончей, жесткий, лохматый мех с густым подшерстком, как у множества пород от афганца до лайки. Время от времени он гонял кошек — чтобы доказать свою принадлежность к собачьему братству — и с одинаковой готовностью обслюнявливал с ног до головы и старого друга, и незнакомца. Люди полагали, что нынешнее поколение — и хозяин, и собака — обитали в Торнхилле уже лет двадцать, мало чем занимаясь, солидные и респектабельные, как хоббиты в своей норке, вдалеке от повседневной жизни. И даже если двадцать лет — необычно долгий век для пса, то никто на этот счет не задумывался.

Когда-то Торнхилл принадлежал Торнам — семейству не столько аристократическому, сколько древнему, восходящему аж ко временам до норманнского завоевания. Местные историки утверждали, что на склоне холма, где теперь вырос Темный лес, когда-то стояли дом, построенный еще при саксах, и часовня, ныне провалившаяся под землю; там-то Джозевий Гримлинг Торн, прозванный Лютым Торном, якобы и заключил сделку с Дьяволом — впрочем, причина и предмет ее по сей день оставались тайной. Рассказы об этом человеке путаны сами и запутают любого слушателя: утверждали, будто бы он жил почти две тысячи лет назад — и притом умер около 650 года нашей эры; дом снесли, часовня исчезла, а сам Джозевий превратился в легенду, и все поросло Темным лесом.

Во времена Тюдоров более поздние представители рода Торнов построили дом, что сохранился и поныне, — на том месте, где лес редеет, становясь светлее и зеленее, а по весне землю устилают колокольчики, и слышится стук дятла, и звенят трели певчих птиц. Дом был каркасный, с проглядывающими тут и там шпаклевкой и кирпичом, оплетенный вьюнком, что вспыхивал красным огнем осенью; к островерхим крышам как попало лепились высокие каминные трубы. Там семейство обитало несколько веков, оберегая свои тайны, пока старший сын не погиб в Первой мировой, а его брат не умер во время эпидемии гриппа, прокатившейся следом; местные жители полагали, что тогда-то и пришли в здешние места Гудманы, хотя на поверку выходило, что припомнить точный момент их появления никто не мог. В деревне и окрестностях все еще жили отпрыски рода: все знали, что Карлоу были потомками Торнов — от внебрачной связи с неким отщепенцем-якобитом; а овдовевшую миссис Ванстоун, ныне почти достигшую шестидесятилетнего возраста, называли не иначе как Ровена Торн — в знак почтения к ее предкам. Время от времени она заглядывала к Бартелми, чтобы посидеть и потолковать о минувшем, и всегда поражалась тому, как много он знает о ее наиболее отдаленных пращурах. Раз или два ей на ум приходило любопытное сравнение: образ жизни Бартелми напоминал службу хранителя, однако что и от кого оберегал он, она не имела ни малейшего представления и потому приписывала подобные мысли разыгравшемуся воображению.

Нечасто — весьма нечасто — Бартелми навещали гости вовсе не из деревни или окрестностей — гости, что являлись поздно ночью, жили в доме, скрываясь от взглядов местного люда, по одному или помногу дней и исчезали в предрассветный час незаметно для чужих глаз. Случалось, кто-нибудь из местных жителей, вставших спозаранку, или гуляка, припозднившийся из пивнушки в Чиззлдауне, примечал кутающегося в плащ с капюшоном чужака, что бредет лесной дорогой, или ловил взглядом незнакомую фигуру, прошмыгнувшую по извилистой тропинке к дому Бартелми. Только подобные слухи вызывали мало интереса, поскольку тут не было ни любовной интриги, ни скандала, да и происшествия эти были слишком редки, чтобы счесть их значимыми. Теперь в окрестностях стали появляться выходцы из Лондона — довольно преуспевающие и довольно расточительные приезжие из Вест-Энда, как правило, из средних слоев общества; они платили деньги и обустраивали для себя деревенский стиль жизни, воспетый в глянцевых журналах; они устанавливали на кухнях новомодную технику, забивали холодильники шардоне и летом приглашали друзей из города на вечеринки, что устраивали в своих тщательно выстриженных садах. Некоторые из них пытались наводить справки о Гудманах и Торнхилле, однако же вопросы их оставались без ответа. Кажется, ничего не происходило в тех местах долгое-долгое время — пока Анни Вард и ее ребенок не появились на пороге дома Бартелми темным вечером 1991 года и не обрели там пристанище.