Аманда Хемингуэй - Нефритовый Грааль

Позади в знак протеста жалобно заскулил пес. Натан потянулся — и чаша медленно поплыла навстречу; невесть откуда возникшее знание говорило ему, что он должен испить из нее. ( Лишь тот, кто чист сердцем…) Сосуд был полон крови, и он должен испить… Подобно клубку шепчущих раздвоенными языками змей, раздавались голоса. Сангре, сангре, санграаль.

Колоссальным усилием воли пес заставил себя сбросить чары, прыгнул и вцепился зубами в куртку Натана. Мальчик попятился. Змееподобные голоса распались на трескучие звуки, похожие на радиопомехи в эфире, и наконец затихли, с ворчанием улетучившись. Зеленое свечение погасло.

— Где она? — вскричал Натан.

Едва пес отпустил мальчика, как тот бросился на четвереньки и принялся шарить по полу в поисках чаши. Потом остановился; пелена замешательства слетела с его разума. Мальчик повернулся к Гуверу, который с крайней озабоченностью наблюдал за другом, позабыв махать хвостом.

— Давай-ка выбираться отсюда.

Легче сказать, чем сделать. Неподалеку от дыры, куда провалился Натан, осыпавшаяся земля и лесная подстилка образовали холм; но он был слишком крут, и скользкая почва никак не желала покоряться. Минуло не меньше получаса, прежде чем друзьям удалось вскарабкаться вверх, расширить отверстие и выбраться на свежий воздух.

Натан понятия не имел, сколько времени они провели внизу; последние отблески заката погасли, и лес погрузился в объятия ночи. Мальчик включил фонарик, но тьма не позволяла определить, верна ли выбранная дорога; так что он доверил поиск обратного пути Гуверу. Лишь спустя некоторое время Натан вспомнил, что не приметил никаких ориентиров: сюда он пришел вслепую, когда в глаза било солнце, и провалился во тьму; он даже не понял, каким образом поблизости вдруг оказались деревья. Мальчик повернул было вспять, однако Гувер не последовал: настойчивым отрывистым лаем пес дал понять, что нужно идти с ним. «Я знаю, откуда мы пришли, — размышлял Натан, — а теперь еще в земле осталась эта яма. Ее ни за что не пропустишь. Ладно, идем домой». И они стали взбираться на холм.

На опушке Темного леса, где земля выравнивалась, а деревья становились выше и дружелюбнее, уступая место тропинкам и лужайкам, Гувер резко остановился. Шерсть у него встала дыбом, хотя не ощущалось ни дуновения ветерка. Во взгляде словно промелькнула тень — и вновь он сделался ясным и беззаботным. Пес пустился в путь своей привычной подскакивающей походкой, без той осторожности и целеустремленности, которую выказывал с тех пор, как они выбрались из часовни. Натану было невдомек, что происшествие начисто стерлось из памяти его товарища.

Сам мальчик помнил все — каждую мелочь; но стоило ему попытаться рассказать кому-нибудь о случившемся — будь то Хейзл, мать или Барти, которого он звал дядей, — как язык переставал ворочаться, запирая часовню и ее содержимое внутри его головы, словно тайный проступок, который он не желал скрывать. Иногда они снились Натану; мальчик просыпался под зовущий змеиный шепот, что не смолкал еще несколько секунд, доносясь из углов комнаты: сангре, санграалъ… Однажды во сне Натан поднял чашу и сделал глоток; рот его наполнился кровью, и струящийся по телу пот был красным… а когда он открыл глаза, с облегчением обнаружил, что влага на нем — самый обычный пот.

Он снова и снова уходил на поиски того места, каждый раз с кем-то из друзей, и никому не говорил, что ищет, в глубине души боясь найти. Но казалось, исчезла даже яма, в которую он тогда провалился; и с тех пор солнце ни разу не ослепляло его своим светом; и часовня растворилась в таинственной глубине леса.

В сумерках зимнего вечера в начале 1991 года на дороге, что шла через леса в окрестностях Торнхилла, остановился грузовик; из него выбралась молодая женщина.

— Вы уверены? — спросил водитель. — Могу подкинуть вас до Иде.

— Уверена.

Он позволил себе положить руку ей на колено. Не следовало с ним оставаться.

— Здесь редко кто ездит, — объяснял водитель, спуская сумки из кабины — слишком неторопливо, на ее взгляд.

Женщина дотянулась и выхватила чемодан из рук водителя; покачнулась от внезапно навалившейся тяжести. От толчка проснулся малыш, подвешенный в перевязи у нее на шее, — но не заплакал, а уставился на окружающий мир широко раскрытыми глазами. Глаза эти были темными-темными, с такими огромными радужными оболочками, что казалось, белков почти нет, как у ночного зверька. Водитель грузовика не смотрел на ребенка. Он размышлял о том, что женщина выглядит слишком уж молодо для матери: почти девочка, без капли макияжа на круглом беззащитном лице, обрамленном мягким облаком волос; ее кожа была значительно светлее, чем у младенца. Водителю хотелось, чтобы она осталась в машине — по многим причинам, причем некоторые были благородными, а некоторые — не вполне.