Марина Добрынина: Империя под угрозой. Для служебного пользования

— Пытки, — продолжаю я вкрадчиво, — вплоть до психологического разлома.

И это правда. Преступление, совершенное этим молодым человеком, относится к числу тяжких. Регламент предусматривает возможность применения разлома, но только, когда использованы все остальные методы. Я пристально смотрю в глаза подозреваемого, с удивлением обнаруживаю в нем большой запас неактуализированной силы, потихоньку увеличиваю нажим. Он сопротивляется, но я знаю, что, если будет нужно, справлюсь с ним без труда. Уменьшаю напряженность, перевожу взгляд на лицо Ланковича — оно бледно чуть не до зелени, по вискам катятся капли пота.

— Вы понимаете, — дружелюбно интересуюсь я, — к чему может привести Ваше сопротивление? Разлом безнадежно калечит личность, а информацию я от Вас все равно получу. Назовите мне хотя бы приметы поставщика, где и как Вы на него вышли, если его имя Вам неизвестно.

— Я нашел книги, — повторяет Ланкович.

Упрямый. Теперь я начинаю раздражаться. Допрос третьей степени не относится к числу моих любимых занятий. А кроме самого факта наличия запрещенной литературы, мне и предъявить нечего. Свидетели отсутствуют! Не считать же свидетелем того пацана-доносчика. Тот и сам-то толком не понял. Ни того, что ему говорили. Ни того, что он после этого совершил. Неосознанная преданность. Прелесть, что такое.

А других доказательств — упс! Нету. Нашел он книжки, испугался и за холодильник их запихал. Ну так, пролистал чуть-чуть на досуге, и буквально завтра собирался в Инквизицию отнести, потому как добропорядочный очень.

Я эту историю регулярно выслушиваю. С различными вариациями.

— Вы заставляете меня делать то, что я не хочу, — предупреждаю я, глядя на него с укоризной, — если Вы думаете, что пытать Вас доставит мне удовольствие, Вы ошибаетесь. Это очень неприятная процедура.

Он снова ухмыляется. Надо же, еще и нервы крепкие. Сейчас подпортим.

— Да уж, — говорит, — надо думать.

— Вы отказываетесь отвечать на поставленный вопрос? — уточняю.

— Я ответил, — он с вызовом смотрит мне в глаза, — я нашел их.

Хорошие глазки — темные, выразительные. Милый, в общем-то, мальчик. Жаль, что такой упрямый.

— Что ж, — вздыхаю, и взгляд у меня при этом такой искренний, — делать нечего.

Я киваю помощникам, которые до этого момента изображали из себя предметы обихода:

— Кладите его на стол.

Пока они раскладывают его, сопротивляющегося, на широком, обитом железом столе, я включаю газовую горелку под жаровней; кладу в жаровню металлический прут, обмотанный на конце изолятором. Мое любимое орудие: просто и страшно. Оно быстро нагревается.

Ланкович на столе, руки и ноги его крепко удерживаются моими мальчиками. Я глянула мельком на прут — уже раскалился. Подхожу к Ланковичу, медленно и со вкусом расстегиваю его рубашку, обнажая грудь и частично живот. Интересуюсь:

— Боитесь?

Молчит. Впрочем, и вопрос был лишь для проформы. Конечно, боится. Подношу раскаленный докрасна прут к его глазам. Он жмурится, но я знаю, что жар ощущается и сквозь сомкнутые веки.

— Поставщик?

— Нашел, — шепчет он. А сам страхом так и полыхает.

— Открой глаза, — приказываю я.

Он слушается. Я медленно подношу прут к его груди. Ланкович затаивает дыхание. В воздухе пахнет паленым — это скручиваются волосы на его теле, но кожи железо еще не коснулось. И не коснется. Хоть Ланкович об этом и не догадывается, но в мои планы не входит калечить его. Главное — психологическая атака. Выдержит — ему плюс. Начнет ломаться — нажим ослабим. Пока же жмурит глаза и молчит. Я улыбаюсь и кладу прут обратно на жаровню. Выключаю газ.

— Дмитрий, — зову я, — посмотрите на меня.

Он в ужасе скашивает взгляд на свою грудь, следов ожога там нет, с облегчением вздыхает, потом смотрит мне в лицо, и во взгляде его я неожиданно читаю торжество. Ах ты, щенок! Это злит меня. Я всегда злюсь, когда они заставляют над собой издеваться, но этот еще и полагает, будто у меня не хватит духу продолжить! Что ж, у него будет возможность убедиться в обратном.

— Идем дальше? — интересуюсь.

— Пожалуйста, — вежливо отвечает он. Голос подрагивает, но полон достоинства.

Я смеюсь и сажусь на стул, кладя ногу на ногу.

— Милый Вы мой, ну что ж Вы себя так ведете?

Скашиваю взгляд на Андрея — тот стоит, подпирая стену, и смотрит куда-то вбок. Типа его это не касается.

— Мальчики, отпустите его, — говорю я охранникам.

— Мне кажется, — продолжаю, — что Вы мне пытаетесь нагрубить.