Светлана Крушина - Путь Богини Мудрой

— Послушай, Нэль… хочу предложить тебе кое-что. Я знаю, что ты искусный целитель, а у нас так много работы сейчас. Ты мог бы нам помочь… если хочешь.

В глазах Лионеля мелькнуло что-то вроде страха.

— Я… не знаю. Кажется, я все еще не могу использовать магию…

— Лечить ведь можно и без магии. Не так ли?

— Ко…нечно. Просто я… никогда не пробовал… так.

— Вот и попробуешь. Так ты согласен?

Лионель взглянул ему в лицо. В глазах юноши лекарь не увидел ничего, кроме своего отражения. Ни малейшего чувства. Ни единой мысли.

— Согласен. Я попробую.

Когда они вошли в комнату, Лионетта спала. Под спиной у нее громоздилась целая гора разноразмерных подушек. Лекад тихо встал в углу у двери, сложив руки. Лионель подошел к постели. Едва взглянул на девушку, тут же судорожно втянул воздух и закрыл лицо руками. Но почти сразу справился с собой, медленно отнял ладони и впился в Лионетту долгим взглядом. С нее еще не сняли все повязки, но уже и теперь было видно, что от красоты ее ничего не осталось.

— Она… знает? — Лионель быстро обернулся к Лекаду. — Ей сказали?

Целительно покачал головой. Закусив губу, юноша склонился к Лионетте. И она вдруг открыла глаза, словно почувствовала его близкое присутствие. Прошептала радостно: "Нэль!" — и протянула к нему слабую руку. Лионель мягко взял ее за запястье. Отвел в сторону, не позволил прикоснуться.

— Здравствуй, Стрекоза.

Покинув комнату несчастной, Лионель прошел несколько шагов и вдруг пошатнулся. Привалился спиной к стене.

— Тебе нехорошо? — со спокойным участием спросил Лекад.

— Да… мне нехорошо. Боги! За что ее… так? Наказывать нужно было меня… не ее. Меня!

— Твое искупление еще ждет тебя, — заметил Лекад. — Предстоит суд Прайоса, помнишь?

— Как не помнить… Скорей бы уж.

В глубине души Лионель надеялся, что суд вынесет смертный приговор. Слишком страшным казалось жить с ежеминутным ощущением непосильной вины. За работой он еще забывался, но когда оставался один в своей комнатушке, становилось совсем тяжко. Поэтому он изнурял себя работой и уходил в спальню только тогда, когда готов был свалиться в постель замертво. Так еще можно было как-то существовать, не сходя с ума от тоски.

Его заботам поручили несколько несчастных — из тех, кто не мог узнать его. И все же на всякий случай Лионель постоянно прятал лицо под капюшоном и никогда не смотрел людям в глаза. Боялся. И мучился виной. Одежду — серый храмовый балахон — ему одолжил Лекад, и теперь юноша ничем не выделялся среди служителей Перайны. Разве только стрижеными волосами (но их он скрывал под капюшоном) и отсутствием медальона с аистом.

Он молча выполнял свои обязанности, никогда ни с кем не спорил и ни о чем не просил. Впрочем, одну просьбу все-таки высказал: чтобы ему позволили ухаживать за Лионеттой. Храмовники, посовещавшись недолго, решили его просьбу удовлетворить.

— Что случилось с твоими волосами, Нэль?.. — спросила Лионетта между глотками горячего травяного отвара, которым поил ее Лионель. Чашка в его руке заметно дрогнула.

— Пожалуйста, пей чай, Стрекоза. Нужно выпить, пока горячий.

— Они обгорели в пожаре?

— Н-нет, — ответил он с запинкой.

— И браслетов у тебя нет, и мантию ты не носишь, — продолжала Лионетта, с мукой глядя в лицо друга — бледное, осунувшееся. С черными кругами под глазами. — Я бы спросила раньше, но все ждала, что ты сам расскажешь. Глупая! Тебе, наверное, больно об этом говорить. Скажи только: тебя изгнали из храма?

— Храма больше нет, — тихо и ровно ответил Лионель. Поставил опустевшую чашку на стол. — А я больше не служу Гесинде. Меня отлучили.

В последнее время он был крайне сдержан, почти холоден. Не улыбался. И Лионетту это пугало. Раньше он часто бывал рассеян, витал мыслями в облаках, но никогда не старался скрывать свои чувства, держался непосредственно. Во всяком случае, наедине со своей «сестренкой». И вдруг… такая перемена. Причины ее отчасти были Лионетте ясны. Но она отдала бы все на свете, только бы на его губах появилась улыбка. Такая же, как прежде — ясная и немного растерянная.

— Бедный… — Лионетта кончиками пальцев (они одни только и торчали из-под повязки) коснулась его щеки. На глаза навернулись слезы. Лионель считал храм своим домом, а в служении Богине и магии видел смысл жизни. А теперь… — Как же ты теперь будешь?

И тут его вдруг прорвало. Он вскочил, лицо его исказилось. Маска безразличия и показного спокойствия исчезла без следа.