Светлана Крушина - Голос дороги

Брайан пристально на него посмотрел, но ничего не ответил. Что ж, подумал Грэм, мы квиты. У каждого — своя тайна.

Но во что же впутался Брайан? В какие влез интриги? К какой тайне может быть причастен простой плотник?

— Знаешь, Грэм… — спустя минуту или две снова заговорил Брайан. — Я, конечно, обещал не упоминать об этом, но мне очень не по себе с тех пор, как я увидел это клеймо. Когда же ты успел?

— Да вскоре после того, как удрал от отца, — очень неохотно сказал Грэм.

— За что же можно сослать на каторгу шестнадцатилетнего мальчика? — напряженным голосом спросил Брайан.

— За убийство, например.

Брайан судорожно вздохнул и схватил его за руку.

— Грэм…

— Ладно, слушай. Это паскудная история, но лучше, наверное, тебе знать, кого ты пустил в дом.

3

История, собственно, началась в Карнелине, и начало ее Брайан уже знал.

Грэм почти не помнил свою мать, она умерла, когда ему было восемь лет. Он помнил только, что она была совсем юной, и часто плакала. Об его отце она почти ничего не рассказывала, и Грэм знал только, что носит его фамилию, хотя мать не была за ним замужем. Она придавала этому очень большое значение: чтобы у ее сына была фамилия. Может быть, она еще на что-то надеялась.

Слишком рано Грэм начал задумываться, где достать денег или хлеба, чтобы не умереть с голоду. Они жили подаянием, а еще мать отдавалась мужчинам за деньги. И что это были за мужчины! Шваль, рвань подзаборная. Опуститься сильнее было просто невозможно. Мать хоть и отправляла сына на улицу, когда приводила в свой угол очередного дружка, но Грэм многое понимал и тогда. (Повзрослев, он только однажды побывал в храме Рахьи, и после этого исполнился глубочайшим отвращением к самой идее продажной любви. Овладевая храмовой шлюхой, он вспомнил вдруг о матери, и ему стало так противно, что он едва не убежал — но все-таки довел дело до конца, и от этого отнюдь не стал уважать себя больше. Приятели вовсю подшучивали над ним, когда он наотрез отказывался идти с ними "к девочкам", а он отмалчивался и думал про себя, что лучше облачится в храмовый балахон и до конца жизни будет соблюдать целибат, чем еще раз прикоснется к служительнице Рахьи. Лучше уж никакой любви, чем такая. У его матери было хотя бы извинение: она отдавала себя на поругание ради сына, — и когда Грэм вспоминал ее, ему было за нее и стыдно, и больно одновременно.)

Матери платили медью, а иногда — побоями. Однажды кто-то из дружков исколотил ее так сильно, что она уже не оправилась и вскоре умерла. Грэм остался один.

Еще много лет спустя он думал, что у него нет родных. Однако, у его матери были и родители, и два брата, и сестра; имелся у них и титул, и деньги, и свой дом там же, в Карнелине. За связь с его отцом они прокляли его мать и выгнали ее из дома, и позволили ей нищенствовать и медленно умирать. Но все это Грэм узнал гораздо, гораздо позже.

Когда умерла мать, никто из соседей не захотел взять к себе сироту. Да Грэм ни к кому и не пошел бы. Он знал, что и так не пропадет: мало ли в городе бездомных мальчишек и девчонок — воришек и попрошаек? Со многими из них Грэм водил знакомства и раньше; а вскоре прибился к одной из ребячьих компаний, состоявшей из десятка мальчишек от семи до двенадцати лет. Верховодил у них не самый старший, но самый сообразительный, паренек по имени Роджер — сущее дитя улиц. Вначале они с Грэмом поладили и даже подружились, и вскоре все тонкие операции они придумывали и проворачивали вдвоем. Изобретательный Роджер был головой, а Грэм — руками: он был еще маленький и легко пролезал туда, куда не могли попасть остальные.

Но шло время, и все чаще изобретательность Роджера оборачивается изощренной и зачастую совершенно ненужной жестокостью. Казалось, он просто получает удовольствие, причиняя боль. От его жестокости страдали и члены их маленькой группки, и мальчишки из других компаний, случайно попавшие в поле зрения Роджера. Он постоянно выдумывал какие-то облавы на «конкурентов», хотя те давно поняли, что с ним лучше не связываться и обходили его территорию за лигу.

Кое-кто пытался спорить с Роджером, но он расправлялся с недовольными очень просто — с помощью кулаков. Кулаки же у него было тяжелые, и колотил он нещадно. Некоторое время Грэм молча наблюдал, как меняются порядки в их компании, но наконец не выдержал и высказал все, что думает о Роджере и его жестоких забавах. Роджер объяснил ему, что он неправ, и после этого «разговора» Грэм несколько дней отлеживался, а потом еще пару недель щеголял синяками самых изысканных цветов. Впрочем, с ним Роджер обошелся необычайно мягко, у Грэма даже зубы все уцелели.