Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

– Нравиться?

Алеша молча кивнул.

– Тогда, надевай. …

Юноша начал медленно приближать руку – опять была неуверенность, опять чувствие, что что–то противоестественное происходит.

– Что же ты?..

Этот вопрос, в котором слышалась насмешка, словно подстегнул его. Голос, обжигая ледяным дыханием, прозвучал над самым ухом, и он боялся, что колдунья подошла, что сейчас вот рассмеётся, заморозит его – он не смел поднять голову, взглянуть на нёё, страшно ему было. Вот он резким движением взял медальон, сильно вздрогнул, и не смог сдержать вырвавшегося из груди вскрика – вскрикнул он потому, что в это краткое мгновенье пронеслось перед ним то, с чего начался этот день: пронеслись те расплывающиеся видения мира грёз, однако же теперь они не шептали, что следующей ночью придут вновь – теперь они вопили в ужасе, поглощались чем–то тёмным, бесформенным. И лишь краткое мгновенье это продолжалось, а потом вытиснилось, как вытесняются воспоминания о снах неким существенными событиями этого мира.

– Алёша, Алёша, надень цепочку на шею, повесь медальон у себя на груди…

Теперь голос колдуньи звучал разом со всех сторон – и со всех же сторон, леденя, били ветровые наплывы.

Юноша неотрывно глядел на камень в центре медальона, и видел, что теперь не такой уж он кристально прозрачный – что–то там помутнело; краем же глаза он замечал, что всё вокруг обратилось в снежную круговерть; понимал, что теперь тщетно пытаться куда–либо бежать. Шёпотом позвал: «Жар, Жар…», и только приметил, что под ногами его лежит что–то недвижимое, цвета затухающего костра.

Вот зазвенел девичий глас:

– Если ты мёрзнешь, так знай – это от того, что ты медлишь. Надевай же медальон!..

Ещё несколько мгновений в Алёшином сердце свершалась борьба. Однако потом как сладостная волна дурмана нахлынула такая мысль: «Вот сейчас надену, и всё будет хорошо!»

Вот Алёша расстегнул шубу, перекинул через шею цепочку, отпустил медальон, и тот тут же впился в его грудь, прямо над сердцем…

Когда то в детстве Алёша провалился в осиное гнездо, и выбрался с криками, распухший – по крайней мере узнал, что такое жала. От медальона тоже исходили жала – они медленно, но верно проникали всё глубже в его плоть. Он бы закричал, и побежал, однако не мог и пошевелиться, и стона издать; он видел, как из медальона в его грудь проникают шипы цвета северной метели, видел, как сам медальон обрастает его плотью, погружается в него… глаза Алёши вылезли из орбит, мысли, как и всегда бывает при панике, лихорадочно неслись, и никак не хотели одна с другою связаться.

И тут вновь раздался голос колдуньи. Как же теперь этот голос изменился! Не молодая, прелестная женщина с ним говорила, но древняя, страшная, злая старуха. Голос скрежетал без всякой жалости:

– О нет – жизнь я у тебя забирать не стану. Живи, расти, старей. Ведь если ты умрёшь, то уйдёт от меня и то, что сейчас взяла – твои сны. Да – Мир Твоих Снов Теперь Принадлежит Мне!!!..

Тут Алёша смог вскинуть голову, и опять вскрикнул: перед ним вихрились плотные стены метели, а в них, медленно плыл жуткий, искажённый ледяной вековечной злобой–судорогой лик старухи–ведьмы. У нёё был раскрыт рот, и во рту этот клокотала чёрная, вечная ночь северной зимы, оттуда вырывался леденящий ветер, беспрерывным потоком неслась снежная кисея, вплеталась в кружащие стены, всё более плотными их делала; и уже не было видно внешнего мира. Колдунья продолжала:

– Не вздумай отправляться на мои поиски. Многие муки ждут тебя в пути, и не в силах тебе, юнец их преодолеть. Ну а если даже дойдёшь – что сможешь сделать против меня?.. Я повелеваю северными ветрами, я повелеваю снежными бурями. Запомни – не тебе тягаться со мною, человеческий ребёнок. Со временем ты привыкнешь к тому, что заменит твои сны – ты будешь удачлив в торговых делах, и к старости наживёшь большое состояние. Это ли не дар, а?..

Алёша не успел ничего ответить, потому что в следующее мгновенье снежные стены ринулись на него, и нахлынул мрак…

* * *

Алёша стоял на чёрном каменном берегу, который плавно спускался к ровной поверхности – воды? Юноша видел перед собой недвижимую черную гладь, которая раскинулась до самого горизонта. В нескольких десятков метров над этой ровной, словно стеклянной поверхностью сгущалась тьма.

Алеша поежился: на сердце давил холод; на душу – мёртвая тишина.

Постояв недолго, он осторожно, чтобы не поскользнуться на гладком берегу, стал спускаться к «водной» кромке. Вот он встал на колени и склонился над гладкой поверхностью. Некоторое время он вглядывался, потом провел рукой над самой гладью. Склонил голову, но своего отражения так и не увидел.