Ника Ракитина - Ясень

Если ей даром досталось то, что стоит целого княжества, то она получит и остальное: силой ли золотых глаз или мечами моих и своих воинов — Ясень будет мой.

А дальше надвое: или родит мне наследника, или умрет, скажем, заслоняя меня от стрелы… Я буду безутешен…

Тари сказала, я смотрю на Золотоглазую жадно. И без любови…

Не стоит проникать в мои мысли слишком глубоко.

Керин поднялась мне навстречу. Я заметил круги под ее глазами.

— Никаких дел на сегодня, — сказал я. — Хочешь, я покажу тебе Вотель?

— Замок?

— Городок. Он, конечно, не так велик, как Ясень…

Она обрадовалась. На меня всегда смотрели с почтением или страхом, и я никак не могу привыкнуть к этой радости.

— Возьми двух охранников, хватит.

Раннее утро золотило черепицы крыш. Пахло свежей выпечкой, дымком, рекой и навозом. Гремели на мостках вальками прачки, солнце, просвечивая сквозь зелень листьев, искрилось на воде.

— Похоже на твои глаза, — я вдруг осознал, что беспричинно рад и этому утру, и ответившей мне улыбке, и тому, что я веду Керин по моему, вдруг ставшему необычным городу.

Над черепичными крышами, похожими на выгнутые ящеричьи спины, отовсюду виднелись стрельницы замка Вотель. Он возвышался над городком, который лепился к обрывистому берегу Ставы, уступами и крутыми улочками сбегая к воде. Все главные улицы — я очень гордился этим — были замощены. На окраинах камень заменяли стесанные дубовые плахи, положенные на деревянный настил, а вдоль заборов шли канавки водостоков, росли неистребимые сурепка и подорожник.

Протарахтела тележка зеленщика, прошел чистильщик со свиньей, подъедающей отбросы. Низко поклонился моей охране. Мне стало смешно…

Помощники пекаря раскладывали на плетеные подносы на каменном прилавке только что испеченную сдобу, которую пекарь вынимал из печи, зевом обращенной прямо к улице. Я купил две дюжины пирожков и булочек, начиненных зайчатиной, яблоками и крыжовником. Дочка пекаря, хорошенькая, как и его сдоба, вынесла мне свежих яблок в корзинке и кувшин вина, и мы позавтракали прямо на сбегающих в Ставу каменных ступеньках.

А потом пошли дальше…

На одной из улиц на нас кинулась стая гордых, словно владетели, вотельских псов. Я вытащил плеть, но они со щенячьим визгом стали ластиться к Золотоглазой, ставить лапы на плечи, лизать лицо. Она, присев на корточки, смеясь, ласкала лохматые загривки. Посмотрела на меня, отпустила их коротким словом и встала. Я поразился отточенности ее движения. Она действительно воин.

Она с благодарностью приняла у меня платок, вытерла лицо.

— Жарко!

— Пойдем. Я отведу тебя к мастеру Салу. Он лучший пивовар по эту сторону Ставы. А, возможно, и по ту. Сколько подмастерьев налипло штанами на облитую его пивом скамью!

Тесный каменный дворик встретил нас прохладой, с груши, дающей тень, громко шмякнулся спелый плод. Из подвальной дверцы тянуло холодом и свежим пивом. Сал, из уважения, собственноручно вынес мне увенчанный пенной шапкой кувшин и кружки и с любопытством поглядел на Золотоглазую. Хмыкнул в усы. И поклонился так низко, как никогда не кланялся мне. А может, мне это только показалось.

— А еще дама Тари накручивает на пиво волосы, — шепнул я.

Керин хихикнула. С полной кружкой в руках она умостилась на широком каменном заборчике, отгородившем пивоварню от обрыва, заросшего боярышником и жимолостью. С этого обрыва хорошо было разглядывать крыши нижнего города, чердачные оконца, водостоки, дымовые трубы… Я сел рядом, испытывая странное ощущение снизошедшего покоя.

— Ты самая прекрасная женщина, которую я когда-либо знал.

— Что ты, — совершенно серьезно сказала она. — Леська гораздо красивее. И твоя дама Тари.

Я допил кружку и отставил на парапет:

— Они красавицы, несомненно. Но разве можно, когда ты есть, замечать кого-то еще?.. Ты мой ключ от двери.

— Какой двери?

— Если бы я знал…

Лето было одним из самых жарких на моей памяти. Става сильно обмелела и, опять же — впервые, зацвели на ней кувшинки. Целые поля их желтели вдоль берега над плоскими глянцевыми листьями, под которыми почти терялась вода. Я потянул за упругий стебель, поскользнулся и спрыгнул в реку, вымочив сапоги до колен. Золотоглазая смеялась. Я с притворной важностью протянул ей цветок.

— И все-таки… — сказала она.

— Ну, хорошо. Я, рыцарь Горт, даю тебе слово в том, что невозбранно пропущу твое войско через свой рельм на полночь — к землям Прислужника Фроста и Туле. А сам начну сдвигать войска к северным границам.