Ника Ракитина - Ясень

Глава 9

У юноши по имени Илек из хоругви Золотоглазой захромала кобылка. Он спешился и стал осматривать ее ноги, полагая, что управится как раз до появления хвостовой сторожи — отряд ушел вперед.

Когда Илек, держа пегушку за левое переднее копыто, уже выцарапывал камешек из-под подковы, она вдруг осела на зад, по-заячьи закричала и стала проваливаться в воздух. Илек отлетел и упал на дорогу. В последних рядах отряда кони тоже ржали, вставали дыбом, смешивали ряды.

Придя в себя, Илек понял, что изо всех сил тянет за недоуздок, упираясь ногами и ерзая в пыли, кобылка тоже упирается и ерзает, и все равно проваливается, как в хлябь, исчезнув по репицу хвоста, а над дорогой, над зеленым молодым сосняком, несмотря на ржание и крики, висит колокольная тишина.

Кто-то успел схватить пегушку за недоуздок, кто-то тянул за пояс ее хозяина, подскакала от головы отряда со свитой Керин, а за спиной кобылки — или это помстилось от усилий и жары? — мельтешил слюдяными искорками воздух.

И тут полыхнуло в этом месте, словно разлетелась пыльца, и Илек, и помощники, и свободная и, как он потом узнал, совершенно целая пегушка попадали, где стояли. А в сосняке негромко цвыркнула какая-то птаха, и немедленно заголосили в разнотравье кузнечики.

И тогда сгрудившиеся на дороге молодые воины поняли, чего мучительно недоставало им с того мига, как подковы отряда прогремели по деревянному настилу мостков сторожевой вежи на границе Ясеня.

Леська уговаривала пегушку, что-то шептала в дрожащее ухо, оглаживала. Тума помог Илеку подняться:

— Ага! Не схарчил тебя Незримый.

И после неосторожных этих слов Илек опять бухнулся на песок.

Керин совсем белая сидела в седле.

— Худо тебе?! — ахнула Наири.

— Х-холодно…

Велем закутал Керин в свою овечью куртку, а Гино из бочонка, притороченного к седлу, нацедил густого меда, протянул Золотоглазой чашку. Она выпила залпом.

— У-ух! — сказал Велем, вдыхая медовый запах. — В седле-то удержишься?

Керин облизнулась:

— Ага. Удвойте сторожи. И ищите место для дневки.

Место выпало славное: лысая горушка, взметнувшаяся над окоемом. С трех сторон обрыв, с четвертой — пологий спуск к лесу, а под обрывом в овраге речка. Споро наладили тын, перекопали канавкой от края до края, землю подсыпали к наклоненным наружу кольям, а пониже разложили валежника, чтобы никто не смог подкрасться тихо.

Паренек-ясенец из десятка Велема попробовал вскинуться: к чему огород городить — мол, коннице в остроге воевать несподручно… Велем, с одного удара перерубив толстую, толщиной в свое плечо, лесину и аккуратно ее заостряя, хмыкнул:

— Ага, в седле оно спать всю ночь веселее, и рысь, того, и не прыгнет… да и лошади трое суток под седлом куда как приятно. А уж какой ты, Фари, с утра свеженький будешь…

Парни, что работали рядом, покатились. Изругав несчастного степенно и основательно, как он делал все, и вогнав его в краску, Велем отвернулся. Паренек схватился за топор: через какие-то два с четвертью часа все было справлено.

Над костерком среди плоских белых камней булькало в котле варево. Леська то и дело подсыпала травки, лазила в котелок большой деревянной ложкой, не переставая ее облизывать так, что у народа слюнки текли.

Керин сидела там же, на подстеленных одеялах — улыбалась и раскраснелась — и Леська, Велем, и другие, взглядывая на нее, тихо радовались: ожила.

Медленно кончался день. От речки внизу тянуло парной свежестью, и было не разглядеть: то ли гибкие ветки ракит наклоняются над водой, то ли косы берегинь…

Обойдя дозорных и уняв Леську, набросавшую в костер ромашки от комаров (комарам ничего, а дружинники от дыма стали кашлять и задыхаться), Керин позвала Велема и пошла с ним к лесу.

Несмотря на свою медвежеватость, Велем ступал легко, сторожко — ни одна лесина не хрустнула под сапогами, да и Керин словно плыла по колено в тумане, в запахах росной травы.

Свечерело. Лес впереди выделялся неясной громадой. И между засекой и опушкой остановилась Золотоглазая и словно бы позвала: звук был неясный, тонкий, будто лопнула серебряная нитка, или птица плеснула крылом по озерной глади. Зов этот наполнил душу Велема тоской. Он даже стиснул рукоять меча.

Долго ничего не происходило. Только небо на заходе из алого и оранжевого делалось смутным, розово-лиловым, а по правую руку от стоящих зажглась зеленоватая звездочка.

Керин положила ладонь на запястье Велему: стой, молчи, не двигайся — огромная тень скачками неслась от леса, и остановилась невдалеке, поводя большой головой.